Все оказалось так, как она себе и представляла, – брат Ашотика был немолод, пузат, златозуб и не в меру разговорчив. Нину он рассматривал с довольной и радостной улыбкой, словно близкую и любимую родственницу, которая наконец-то приехала в гости в его гостеприимный и хлебосольный дом.

«Прага» оказалась и вправду дворцом – куда там Большому театру. Нина зашла, огляделась и заробела, когда пожилой и очень значительный метрдотель склонился перед ней в сдержанном поклоне.

А вот Клавка не робела – за стол с белоснежной скатертью уселась, словно у себя в бухгалтерии. Закурила, закинула ногу на ногу, хрустальную пепельницу придвинула. Попросила холодного шампанского – ничего себе!

Нина смотрела на неробкую подругу во все глаза – та словно всю жизнь прожила, не печалясь – будто выросла в роскоши и богатстве. При хрустальных люстрах, малиновых коврах, жестких накрахмаленных салфетках и роскошных тарелках – размером с полстола и с золотыми вензелями по краям. Заказывали мужчины. Даже Клавка помалкивала – Кавказ, женщина, молчи!

Принесли разную роскошь – черную икру, розовые крабы, политые майонезом, тонко нарезанную красную рыбу, украшенную дольками лимона. Буженину со слезой и горкой малинового хрена. Нина все это видела впервые – такую красоту и такое роскошество. В молодости она была в ресторане на юбилее отца – в скромном, небольшом, у метро «Черемушки». Там было все довольно обычно, никаких открытий и удивлений. Играл, правда, ансамбль, и Нина кружилась в вальсе с отцовским начальником Пал Петровичем. Кто кого удерживал – непонятно. Пал Петрович был уже вполне себе «хорош» и без конца наступал бедной и юной Ниночке на новые туфли. И еще один раз Нина была в кафе – на дне рождения своей начальницы, Вероники Семеновны. Там тоже все было обычно – и небольшой зальчик с дешевыми шторками и шаткими столиками, и небрежные официанты, и сама, собственно, еда. Посидели, съели по порции салата, куриного жаркого, закусили жирным и невкусным тортом – и по домам.

Официант, похожий на скрипача из оркестра, в черном смокинге и белоснежной атласной бабочке, склонился над Ниной и интимно прошептал:

– Шампанского?

Нина покраснела и молча кивнула. Клавка ей подмигнула – знай, типа, наших! И плюхнула на Нинину тарелку горку перламутровой, сероватой зернистой икры.

Выпили – мужчины и Клавка коньяк, Нина шампанское. Закусили. Нина впервые распробовала черную икру – подержала немного на языке, раздавила сочную и соленую мякоть и поняла наконец, что это значит – деликатес. И еще подумала: «Котик! Вот бы ему сейчас бутербродик намазать – маслице, а сверху икра. Ведь, говорят, в ней целая куча витаминов!» В горло не лезет эта икра. Как подумаешь, что Котик хлебает жидкий детсадовский суп. А она тут…

Клавка уловила перемену настроения и погрозила. Права – нечего было в ресторан идти и людям настроение портить. Спустя, наверное, час Клавка и Ашотик плыли под музыку в вальсе. Ашотик танцевал довольно ловко – несмотря на свой объемный живот. Брат посмотрел на Нину, цыкнул золотым зубом и угрожающе спросил:

– Потанцуем?

Нина вздохнула и выбралась из-за стола. Клавка строго отслеживала все ее действия.

Но внушительный братец оказался, не в пример Ашотику, танцором плоховатым – оттоптал Нине ноги, пыхтел как паровоз и пытался в голос подпевать музыкантам.

Короче говоря, сгореть со стыда – ничего другого не скажешь. Домой! Срочно – домой! И наплевать на Клавку, ее добряка Ашотика, на все их добрые дела и чистые помыслы. Бежать! От этого потного и чужого мужика, от этих крабов, икры, шампанского, сверкающих люстр, жестких от крахмала скатертей, грохочущей музыки и небрежной усмешки важного официанта.

Клавка, словно почуяв опасность, схватила ее за руку и потащила в туалет.

– Чего задумала? – зашипела она. – Драпануть хочешь? Не выйдет! – Она больно дернула Нину за руку. – Дура! В первый раз, можно сказать, повезло. Мужчина серьезный, при деньгах. И от тебя ему ничего не надо! В Москву приезжает раз в месяц – от силы. От тебя – всего-то! – встретить, приласкать, сказать, что ждала. И только! Даже жрать готовить не надо – сам все с базара привезет. Или в кабак сводит. Денег оставит, продуктов на месяц. Тряпок накупит – и тебе, и ребенку. Они к чужим детям как к своим. И все! Отдыхай целый месяц до следующего приезда. И приезжает-то на три дня! И что от тебя отвалится? Кусок твоей жирной задницы, например? Или еще чего? Жить не хочешь как человек? Чтобы у ребенка твоего все было? И игрушки, и шубка новая, и творог рыночный? И чтоб на море летом, а не в сад вонючий, комаров кормить? Плохо тебе будет?

Нина молча кивнула. Плохо. Нет, Клавка, конечно, права. Умная и расчетливая Клавка. Только вот представить страшно. Страшно и тошно. Как обнять этого незнакомого и волосатого дядьку? Как стелить ему постель? Как лечь в эту постель, откинув край одеяла?

– Не смогу я, Клав! Ну пойми – не смогу!

Клавка побелела от возмущения и злости. Зашипела, как змея:

– Что не сможешь? Приласкать? Лечь с ним на полчаса? Или – в кабак с ним сходить и на рынок? Или подарки от него принять? Тебе и Котику?

– Ничего, – твердо сказала Нина. – Ничего не смогу. Ни приласкать, ни в кабак. Не для меня это, Клав, ну пойми! Ты же Ашотика любишь. Сколько лет с ним. А я… Ну как без любви, Клав? Он же чужой, незнакомый! Женатый, наверное. Детишек полно.

– Женатый, – кивнула Клавка. – Только тебе-то что? Где ты, и где его жена? И что – я тебе за него замуж предлагаю? Без любви? – Клавка сощурила глаза. – А с поваром своим на Клязьме? Ты по любви легла? По большой и страстной? Или женат твой Сергеич не был? И детей не имел?

Нина молчала, опустив глаза.

– Вот, – заключила Клавка, – и не строй из себя. Тоже мне невинность святая! Легла под мужика – без всяких там любовей – и еще ребенка родила. Незаконного… Повезло тебе, понимаешь? – энергично зашептала Клавка. – Мужик немолодой, мучить тебя не станет. Не жадный – Ашотик врать не будет. И нужно ему – всего ничего. Подумай, Нинка! Это ж все по знакомству, удача такая! Нет у него времени бабу в Москве искать. Берет, что дают, как говорится. Ашотик сказал, что ты – женщина приличная, чистая. Не гулящая. С жилплощадью. Он и согласился. Ты на себя посмотри! Тридцать четыре уже. И никого рядом! И на горизонте никого! Красавица, тоже мне! Толстая, рыхлая. Одета как нищенка. За душой ни шиша. И одна на всем свете. Ни поддержки, ни помощи.