Во время чумы здравый человек не строит далеких планов и если хочет что-то сделать, то делает, не откладывая на завтра.

Непосредственной угрозы Рим пока не испытывал: чума не подобралась достаточно близко. Но в городе было очень неспокойно. Невзирая на ропот народа, задавленного поборами, Урбан тратил огромные деньги на военные приготовления. Он мнил себя великим политиком и, мечтая вернуть папству былую мощь, больше полагался на силу меча, чем слова. Арсенал Ватикана считали одним из чудес света.

Большая европейская война, позже названная Тридцатилетней, то затихала, то вспыхивала с новой силой. Урбан ненавидел Габсбургов: из этой династии были ныне и император «Священной римской империи» Фердинанд II, и испанский король Филипп IV, Их притязания на гегемонию в Европе вызвали отпор со стороны соседних государств. Только ослабление Габсбургов развязало бы Урбану руки в Италии и помогло бы приумножить владения. Поэтому напрасно твердили папе, что его долг возглавить борьбу католиков с протестантами. Он отговаривался одним и тем же: это-де не религиозная война, протестанты воюют не против католичества, а против засилья австрийско-испанского дома. Урбан все больше сближался с Францией, видя в ней противовес Габсбургам, хотя Ришелье тайно и побуждал Густава-Адольфа, шведского короля, выступить против католиков.

Политика Урбана вызывала жгучую ненависть Габсбургов. «Испанская партия», и без того сильная в Риме, стала получать значительные субсидии. Всеми ее происками руководил посол Испании при святом престоле кардинал Борджа. Им, как уверяли, был инспирирован и «заговор астрологов». Урбан испытывал суеверный страх перед всякого рода чернокнижниками, боялся зловещих предсказаний, дурного глаза, колдовских заклинаний. И вот Рим наводнили листовки: знаменитые астрологи, мол, нашли, что в ближайшее время папа и его родня отправятся на тот свет. Римляне волновались. Что принесет им перемена правления? Шансы претендентов на тиару обсуждались так, словно Урбан уже умер! Из месяца в месяц повторялось все то же: листовки предрекали Урбану близкую гибель. Когда назначенный день проходил, а папа оставался жив, пускались в ход новые прорицания, не менее зловещие. Урбан велел хватать всех подозреваемых в распространении гороскопов. Но они не исчезали.

Едва Галилей приехал в Рим, как в этих листках замелькало и его имя. Он-де определил по расположению светил, что скоро умрет Таддео Барберини и сам Урбан. С чего это вдруг и его причислили к прорицателям? Дабы восстановить против него Урбана? Или на него ссылались, чтобы подкрепить предсказания авторитетом самых знающих аетрологов? Ведь в глазах толпы между звездочетом и астрономом не было никакой разницы. Может быть, не добиваться аудиенции, подождать, пока папа несколько остынет?

Наоборот!

Урбан прекрасно знал, что он презирает астрологию. И поэтому, получив у папы аудиенцию, Галилей мог предаться сетованиям на гонения и клевету. Стоит написать книгу — враги кричат, что он совращает умы, стоит приехать в Рим — клевещут, будто он составитель возмутительных гороскопов. Вся его надежда на Урбана: только их святейшество может оградить его от наветов. Он привез с собой книгу «Диалоги о приливах и отливах». В ней он рассматривает все доводы «за» и «против» Птолемеевой и Коперниковой систем. Никакого решения он не выносит, полагаясь на мнение церкви, хотя и думает, что диалоги его будут полезны…

Когда Галилей говорит о гороскопах, Урбан разделяет его возмущение. Но Когда речь заходит об издании книги, папа категоричен и тверд. В новых диалогах не выносится решения в пользу ни одной из систем? Значит, книга должна быть снабжена соответствующим вступлением, где будет показана вздорность Коперниковых измышлений. Все содержание книги должно быть приведено в согласие с этим вступлением. Аргументы Коперника могут излагаться лишь в порядке диспута и только как возражения Птолемею, но, разумеется, не как возражения самой мысли о недвижимости Земли.

Название «Диалоги о приливах и отливах» Урбану не нравится. Это будет сбивать читателей. Римский первосвященник абсолютно уверен: Земля пребывает в покое, и поэтому нелепо выпячивать заведомо ложное допущение, объясняющее приливы и отливы движением Земли, которого не существует!

Он, Урбан, подумает над новым названием и сообщит магистру святого дворца. Диалоги следует закончить целительным заключением, дабы читатель нашел успокоение в мысли о всемогуществе господнем и тщете человеческих стремлений познать до конца творение рук его. Смысл подобной книги в том, чтобы показать миру: Святая служба, осуждая «пифагорейское учение», взвесила все доводы!

После этой аудиенции он пал духом, решил уезжать? Ничуть не бывало. Стал еще более деятелен и настойчив. Не упускал случая громогласно выражать удовлетворение приемом у папы, расхваливал мудрость римского первосвященника и его радение о науках. На родину, не вдаваясь в подробности, сообщил о долгой и милостивой аудиенции. Его хлопоты скоро закончатся полным успехом!

На что он надеялся? Если бы он согласился выполнить требования Урбана, то ему пришлось бы так основательно переделать диалоги, что возникла бы совершенно другая книга. Не его книга. Книга, которой бы он стыдился. Но такую книгу он никогда бы и не написал! Только Урбан, ослепленный властью и самоуверенностью, да его приспешники, привыкшие к рабскому угодничеству, могут верить, что он, Галилей, создал свои диалоги ради престижа Святой службы!