Пулеметчик заметил синяки на лице Нестора, решил: «Мабуть, тоже за цэ побылы» и с улыбкой приподнял кончики русых усов.

— Хлопчик стал дедом и на плоту сюда приплывал. Та камней нанесла вода, и дуб исчез.

— Какой дуб? — Нестор подсел к пулемету, взял холщовую ленту с патронами и вставил в гнездо.

— Э, э, осторожнее. Куражатся тут всякие, — запротестовал казак, вынимая ленту. — Еще полоснешь по спинам картежников, не умеючи.

Нестор поглядел на него неподвижными расширенными зрачками.

— Ану подвинься! — велел.

— Зачем?

— Давай, давай. Закрой мне глаза, — и взял отвертку. Боец удивился, но тем не менее подсел сзади, обхватил голову Нестора. Тот ощупью, быстро, ловко разобрал и собрал механизм.

— Циркач! — пулеметчик убрал руки. — На каком фронте бедовал?

— На гуляйпольском.

— Шось нэ чув.

— Какие твои годы, сынок. Зовут-то как?

— Роздайбида (Прим. ред. — Бессребреник).

— Странное имя, — Нестор усмехнулся.

— Ни-и, прозвище.

— Ну ладно. Сейчас многие скрывают свои фамилии. Воевал я рядом, за Днепром.

— Большевик, что ли? А можэ, кацап?

Их гомон привлек картежников. Они не первый день скучали на этом диком острове, куда бежали из гетманской дивизии, которую киевские власти разоружили как зараженную то ли уж ярым национализмом, то ли социализмом.

— Та чоловик же казав, що сыдив в тюрьми пры цари. Каторжный. Наш! — озвался один из них.

— Я за трудовой народ стою, за его свободную, не государственную власть, — объяснил Нестор. — Анархист, значит. А вы, гайдамаки, за кого?

Вперед вышел, видимо, их командир, востроглазый дядя с крючковатым тонким носом и желто-голубой нашивкой на рукаве.

— Мы за самостийну нэньку Украйину! — сказал он с вызовом. — Двести пятьдесят лет, считай, ждали этого счастья.

— Кто же против? — возразил Нестор. — Мне другое непонятно. Зачем ей и гетману Скоропадскому кровавые немецкие штыки? Они же не сами ворвались? Власть позвала. Новоиспеченная!

— Осторожнее, добродию, — предупредил командир, и ноздри его нервно зашевелились. — Ради дэржавы мы побратаемся хоть с чертом!

— Начальству при дележке власти не до нас, — вздохнул Роздайбида. — И слава Богу.

Принесли пойманную рыбу и вывалили из мотни бредня. Осетры, сельди, судаки резво запрыгали по траве. Командир гайдамаков не обратил на них никакого внимания, лишь нетерпеливо поднимал и опускал носок хромового ботинка, ожидая ответ Нестора. Большая щука вдруг вцепилась зубами в кожу, что двигалась.

— Ах ты ж, москалька! — ругнулся командир и с силой отбросил рыбину. Она ляпнула хвостом по щеке пулеметчика. Все засмеялись, а каторжный даже покатился по траве, хватаясь за живот и хохоча. Когда гайдамака начал перечить, затем нервно задвигал ноздрями, у Нестора что-то ухнуло внутри. Он знал об этом своем недостатке — неукротимой запальчивости, которая когда-нибудь может привести его к погибели. Но куда денешься? Словно огонь вспыхивал в груди, и лишь с трудом, не сразу удавалось его погасить.

«Что сгинешь — ладно. Цели никогда не достигнешь!» — возмутился Нестор своей слабостью, раскинул руки и, лежа на прохладной траве, вспомнил, как держится Ленин. Во артист, во настоящий вождь!

Месяц тому, в Москве, Нестор приютился в отеле и нужно было уходить. Но куда? Кто и где ждет его? Отбросив сомнения, как бывший председатель Гуляйпольского ревкома и беженец, он попросил в Моссовете бесплатную комнату. Оказалось, для этого требуется указание самого ВЦИКа, и ему выписали пропуск в Кремль. Там случайно он познакомился со Свердловым, а тот, заинтересовавшись «товарищем с нашего бурного юга», представил его Ленину.

Нестор наслышался о нем всякого: и деспот, каких свет не видывал, и демагог, и недоступен смертным. Так говорили анархисты, которых большевики крепко прищучили. Он и ожидал увидеть насупленного, дубового тирана. Ленин же встретил его по-отцовски, тепло пожал руку, усадил их со Свердловым в кожаные царские кресла и участливо спросил:

— Откуда вы, товарищ?

Гость охотно отвечал.

— А как крестьяне из ваших местностей восприняли лозунг «Вся власть Советам«? — поинтересовался вождь.

— Своеобразно. Поверьте, я же сам держал ее в руках. Власть во всем должна выражать их интересы, сознание и волю. Никаких партийных уздечек!

Ленин не поверил, три раза переспросил:

— Это они… так думают? — и хитровато, вприщур, склонив голову на бок, разглядывал гостя. «Врешь же ты, батенька — вроде хотелось ему сказать. — Сие — ваши анархические бредни, а не думы хлеборобов!» Нестор уловил это его желание, но, закусив удила, твердо стоял на своем; вождь большевиков сделал вывод: