В одной из гостевых спален – последней комнате верхнего этажа, где они оказались, – стоял набор для умывания: белый кувшин с тазом, на кувшине красно-зелено-синий герб. Они стояли на деревянном столике, рядом с креслом; Пуаро видел их на портрете Луизы Уоллес работы Нэнси Дьюкейн. Он сказал:

– Прошу прощения, мадам, а где находится синий умывальный прибор с портрета?

– Синий умывальный прибор, – повторила за ним Луиза Уоллес, явно сконфуженная.

– Думаю, вы здесь позировали Нэнси Дьюкейн для портрета, n’est-ce pas?

– Да, в этой спальне. И… минуточку! Этот кувшин и этот тазик из другой комнаты!

– И все же они не там. Они здесь.

– Вот именно. Однако… где же тогда синий кувшин с тазиком?

– Я не знаю, мадам.

– Ну, наверное, они в другой спальне. В моей, например. Может быть, Доркас их поменяла. – И она прибавила шагу, отправляясь на поиски пропажи.

Пуаро последовал за ней.

– Ни в одной спальне прибора для умывания больше нет, – сказал он.

После долгих поисков Луиза Уоллес произнесла сквозь стиснутые зубы:

– Бездарная девчонка! Я знаю, что случилось, месье Пуаро. Доркас его разбила, а мне сказать побоялась. Пойдемте, спросим ее сейчас. Конечно, она все будет отрицать, но это единственное возможное объяснение. Кувшины с тазами не исчезают просто так, и сами из комнаты в комнату не прыгают.

– Когда вы в последний раз видели синий умывальный прибор, мадам?

– Я не знаю. Я на них вообще внимания не обращала. Я редко бываю в гостевых спальнях.

– Могла ли Нэнси Дьюкейн забрать его с собой, когда уходила от вас в прошлый четверг вечером?

– Нет. Зачем он ей? Какая глупость! Я сама проводила ее до двери и простилась с ней, и помню, что у нее в руках не было ничего, кроме ключа от ее дома. Кроме того, Нэнси не воровка. А вот Доркас… Да, точно! Она его не разбила, она его украла, я уверена – но как мне это доказать? Она ведь будет все отрицать.

– Мадам, окажите мне любезность: не обвиняйте Доркас в воровстве или еще в чем-то. Я не думаю, что это ее вина.

– Тогда где мой синий кувшин?

– Об этом я еще должен подумать, – сказал Пуаро. – Один миг, и я оставлю вас в покое, но прежде могу ли я еще раз взглянуть на ваш замечательный портрет работы Нэнси Дьюкейн?

– Конечно, с удовольствием покажу его вам.

Вместе Луиза Уоллес и Эркюль Пуаро спустились в гостиную и остановились перед портретом.

– Чертова девчонка, – бурчала Луиза. – Теперь я изо всего портрета вижу только таз и кувшин.

– Oui. Они выделяются, не так ли?

– Раньше они у меня были, а теперь их нет, и куда они, спрашивается, подевались? О боже, до чего неприятный сегодня день!

Едва Пуаро переступил порог пансиона Бланш Ансворт, как та, по своему обыкновению, бросилась к нему с вопросом, не надо ли ему что-нибудь принести.

– Да, пожалуйста, – сказал он ей. – Мне нужен лист бумаги и карандаши, чтобы рисовать. Цветные карандаши.

У Бланш вытянулось лицо.

– Бумаги я вам принесу, но вот насчет цветных карандашей даже не знаю, есть они у меня или нет; разве только обычные, графитные.

– А! Серый: самый лучший цвет.

– Мистер Пуаро, вы шутите? Серый?

– Oui. – Пуаро постучал себя по лбу. – Цвет маленьких серых клеточек.

– Ну нет. Мне подавай розовый или сиреневый.

– Цвета не имеют значения: зеленое платье, синий умывальный прибор или белый.

– Я вас не понимаю, мистер Пуаро.

– Я и не прошу вас понимать меня, миссис Ансворт – принесите мне лист бумаги и один из ваших обычных графитных карандашей. И конверт. Я сегодня много говорил о живописи. Настала пора Эркюлю Пуаро самому создать произведение искусства!

Двадцать минут спустя, сидя за столом в гостиной, бельгиец снова вызвал Бланш Ансворт. Когда она появилась, он вручил ей запечатанный конверт и сказал:

– Пожалуйста, позвоните в Скотленд-Ярд. Попросите их приехать без промедления, забрать это и передать констеблю Стэнли Биру. На конверте написано его имя. Пожалуйста, скажите им, что это важно. В связи с убийствами в отеле «Блоксхэм».

– Я думала, вы рисуете картину, – сказала Бланш.

– Моя картина в этом конверте, вместе с письмом.

– О. Значит, я не смогу на нее посмотреть?

Пуаро улыбнулся.

– Вам совершенно необязательно видеть ее, мадам, если, конечно, вы не работаете в Скотленд-Ярде, что, насколько я знаю, обстоит не так.

– О. – Бланш Ансворт явно обиделась. – Хорошо. Я позвоню, – сказала она.

– Merci, madame.

Когда через пять минут Бланш вернулась, у нее на щеках горели красные пятна, а ко рту была прижата ладонь.