В маленькой гостиной, у окна, спиной к нему стояла женщина. Сердце у него оборвалось, застыло на секунду, потом пошло снова.

— Лора? — спросил он.

Она обернулась, обрамленная лунным светом.

— Извини, — сказала она. — Я не хотела тебя будить.

У нее был мягкий восточноевропейский акцент.

— Я сейчас уйду.

— Да нет, ничего страшного, — сказал Тень. — Ничуть вы меня не разбудили. Просто сон приснился.

— Да-да, — подхватила она. — Ты вскрикивал — и стонал. Мне даже захотелось и в самом деле тебя разбудить, но потом я подумала — нет, не надо, пусть будет все как есть.

В тусклом лунном свете волосы у нее казались совершенно бесцветными. На ней была белая ночная сорочка с высоким, под самое горло, кружевным вырезом: длинная настолько, что подол лежал на полу. Тень сел, окончательно проснувшись:

— Вы — Зоря Полу… — он замялся. — Ну, та из сестер, которая все время спит.

— Да, я Зоря Полуночная. А тебя зовут Тень, правильно? Так мне тебя назвала Зоря Вечерняя, когда я проснулась.

— Правильно. А на что такое вы там смотрели, в окне?

Она подняла на него глаза, а потом поманила рукой — к себе, к окну. Пока он надевал джинсы, она стояла к нему спиной. Он подошел. Комната была маленькая, но шел он к ней, казалось, целую вечность.

Сколько ей лет, сказать было совершенно невозможно. Кожа ровная, без морщин, темные глаза, длинные ресницы, волосы — седые и длинные, до самого пояса. Лунный свет превратил дневные цвета в призраки, пародии на самих себя. Она была самой высокой из трех сестер.

Она подняла руку вверх, к ночному небу.

— Вот на это я и смотрела, — сказала она, указывая на большой ковш. — Видишь?

— Ursa Major, — сказал он. — Большая Медведица.

— Да, можно и с этой точки зрения на нее взглянуть, но в тех местах, откуда я приехала, привыкли к другой точке зрения. Я хотела пойти, посидеть на крыше. Составишь мне компанию?

Она подняла раму и, как была, босая, выбралась на пожарную лестницу. В окно ворвался ледяной ветер. В глубине души у Тени шевелилось какое-то смутное беспокойство, но в чем, собственно, дело, он понять не мог; поколебавшись секунду, он надел свитер, носки и туфли и последовал за ней на ржавую пожарную лестницу. Она ждала, выдыхая в холодный ночной воздух облачка пара. Он пошел за ней вверх, на крышу, глядя, как ступают со ступеньки на заледеневшую ступеньку ее босые ноги.

Ветер налетал кинжальной остроты порывами, ее сорочка липла к телу, и Тени вдруг стало неудобно оттого, что он смотрит на нее, а под рубашкой на ней совсем ничего нет.

— Вам не холодно? — спросил он, когда они добрались до верхней площадки, но ветер тут же унес его слова прочь.

— Что-что?

Она наклонилась к нему совсем близко. Запах ее дыхания был уютным и теплым.

— Я говорю: вам не холодно?

Вместо ответа она подняла палец: погоди — и перескочила, легко и быстро, через парапет, на плоскую крышу дома. У Тени это получилось несколько менее ловко, — а она уже шла по крыше туда, где лежало пятно тени от водонапорного бака. Там стояла скамейка, и она села, а он сел рядом. Бак экранировал ветер, и Тень был ему за это весьма признателен.

— Нет, — сказала она, — холодно мне не бывает. Это время — мое: ночь для меня — что глубокая темная вода для рыбы.

— Должно быть, ночь — ваше любимое время суток, — сказал Тень, понимая, что сморозил глупость, но ничего более умного в голову ему не пришло.

— У каждой из моих сестер свое время. Зоря Утренняя — хозяйка зари. Там, на родине, она отворяла ворота, чтобы отец мог выехать из них на своей… — ой, слово забыла, ну, вроде машины, только запряжена лошадьми.

— Колесница?

— Да, на колеснице. Отец выезжал из ворот на своей колеснице. А Зоря Вечерняя отворяла ему ворота в сумерках, когда он к нам возвращался.

— А вы?

Она помолчала. Губы у нее были полные, но очень бледные.

— А я отца никогда не видела. Я спала.

— Это что, болезнь такая?

Она не ответила. И ее как будто передернуло легкой дрожью — если то была дрожь, если он вообще мог что-то разглядеть в темноте.

— Так ты хотел знать, на что я смотрела?

— На Большой Ковш.

Она подняла руку, чтобы указать на созвездие, и ветер снова облепил ее тело тонким полотном сорочки. На секунду сквозь белый хлопок проступили соски, настолько четко, что каждый маленький пупырышек на ареоле стал виден ясно, как днем. Тень пробила дрожь.

— Ее называют Повозкой Одина. И Большой Медведицей. Там, откуда мы приехали, верят в то, что есть нечто такое, не бог, но нечто наподобие бога, очень плохое, и он прикован к небу цепями, между этих звезд. И если он сорвется с цепей, то сожрет весь свет. И поэтому три сестры должны постоянно смотреть на небо, весь день и всю ночь. Если он сорвется с цепей, этот небесный зверь, то миру конец. Пф! — и нет его.