Поскольку Леди в Коричневом не соизволила явиться на ступеньках перед незваным гостем, леди Таунсхед предложила мне попытать счастья с Красным Кавалером. Вообще-то, выбор в доме был богат: два призрачных ребёнка в каменной гостиной, привидение-спаниэль и компания картёжников в королевской спальне — стулья здесь, как бы тщательно вечером ни расставляли их вдоль стен, наутро обязательно оказываются у большого карточного стола. Картёжники, проигравшиеся здесь в незапамятные времена, и по сей день пытаются обмануть фортуну!

Леди Таунсхед решила, что больше всего шансов на потустороннюю встречу будет у меня в Комнате Монмута. Название досталось ей от несчастного герцога, останавливавшегося в особняке вместе с отцом-королём. Последний раз он появился здесь перед какой-то родственницей Таунсхедов, старой девой неопределённого возраста.

Среди ночи женщина вдруг проснулась и… узрела улыбающегося Красного Кавалера прямо у своих ног. Она не испытала страха — скорее, радостный интерес. Герцог, «как и подобает благородному рыцарю», отвесил ей поклон, вполне достойный прекрасной Принцессы, и медленно растворился во мраке у противоположной стены, оставшись самым ярким воспоминанием всей её не слишком красочной жизни.

Итак, я оказался в чудовищно огромной кровати. За окном — ни луны, ни звёзд: тяжёлые шторы, казалось, спрессовали мрак в единый каменный пласт. Время потянулось мучительно медленно.

Нервы мои напряглись до предела. Любой шорох в этом доме усиливался до настоящего грохота. Но до сих пор всё это были обычные звуки. Я решил уже, что напрасно пожертвовал сном, как вдруг… «Бум!.. Бум!.. Бум!..» — гулко донеслось сверху, словно по комнате второго этажа зашагал некто в тяжёлых ботинках. Нет, поправил я себя мысленно, в одном ботинке! Ну, конечно: это же походка калеки с деревянным протезом! В ответ раздалось дикое лязганье — ни дать, ни взять, бой на кастрюлях и сковородках. Оно сменилось визгом и скрипом: похоже, кто-то принялся катать мебель с колёсиками на ржавых шарнирах. Всё это, надо сказать, более чем соответствовало моим детским представлениям о ночных развлечениях призраков: помню, более всего меня восхищала история о мальчике, чья кровать носилась по комнате сама собой.

Металлический лязг… его звуки были отрывисты и отчётливы. Кто-то определённо двигал мебель у меня над головой. Я вспомнил, что в доме живёт больная мать леди Таунсхед. Может, её спальня как раз и находится над моей? Или это сиделка так грохочет, подталкивая к кровати санитарный столик? Может быть, подняться и разузнать, в чём дело? Но в кровати так тепло и уютно…

«Всё равно ничего узнать не удастся, — убеждал я себя, мысленно споря с внутренним голосом, — не хватало только забрести в чужую спальню!..» Между тем, странные звуки вверху становились всё громче. Я задремал, но сон мой был чуток. Лязг этот пробивался сквозь все защитные барьеры сознания. Временами казалось, будто наверху идёт сражение со взрывами боевых гранат. Я просыпался вновь и вновь.

Примерно к пяти часам утра шум стих и как бы слегка отдалился. Уж не примерещилось ли мне всё это во сне? Мои сомнения разрешились тут же: негромко, но очень отчётливо лязганье повторилось. Я протёр глаза, стряхнул с себя остатки сна, героическим усилием поднялся с постели и в ночном халате и шлёпанцах, сжимая, как револьвер, фонарик в руке, отправился на разведку. У подножия «непокойной» лестницы, которую облюбовала Леди в Коричневом, я остановился и включил фонарик. Яркие блики засияли на стенах из полированного дуба. Ночной мрак воспринял моё вторжение в штыки. Леденящий душу холод прокрался в самое моё сердце. Я повернулся, взошёл по ступенькам вверх — к комнате, что находилась над моей спальней, и остановился на площадке. Двери были видны повсюду — великое множество дверей! Пробивавшийся снизу свет свидетельствовал о том, что комнаты за ними обитаемы.

На каждый мой шаг линолеум реагировал диковатым взвизгиванием. Нервы мои стали сдавать: в любой момент может открыться дверь — что если здесь живут служанки? Я понял, что ищу повод для отступления, тотчас таковое предпринял и — с облегчением окунулся в ставшую уже родной для меня постель: лучше уж Красный Кавалер, чем невесть кто наверху!

Не успел я выключить свет, как в противоположном конце комнаты отчётливо раздались три мягких глухих стука. И тут уж концерт разразился во всю свою мощь. Стуки, топот, скрип, лязг, визг — казалось, каждый звук этой дьявольской какофонии наполнен злой насмешкой. Несколько минут я лежал вне себя от ужаса. А потом… провалился в тяжёлый сон.

Проснулся я в девятом часу утра и тут же бросился к жене и дочери, спавшим в соседней комнате. Да, они тоже слышали какой-то стук, но не придали этому значения.

Затем я подробно расспросил о ночных впечатлениях Артура Кингстона, коллегу-исследователя, чья комната располагалась дальше по коридору. Он вообще не понял, о чём идёт речь. Проснувшись среди ночи, он на всякий случай сфотографировался со вспышкой, но ничего странного не слышал и не видел. Я вызвал дворецкого.

— Не скажете ли вы, кто спал надо мной?

— Там нет никого, эта комната пуста.

Я рассказал о том, как всю ночь наслаждался звуками весьма оживлённого мебельного движения над головой.

— О, да, — вспомнил слуга, — там же у нас старушка. Она любит побродить ночью туда-сюда.

Эта девяностолетняя гостья дома прибыла, как выяснилось, из Шотландии. Хотелось бы мне поговорить с ней, но увы — пришло время возвращаться. Так что я просто отправил леди Таунсхед письмо, в котором поинтересовался, что на её взгляд побуждает столетнюю бабушку расшвыривать по ночам мебель, громыхать кастрюлями и плясать, как оглашенная.