Утомленные отгульными днями, в «моем» самолете возвращались к месту работы буровики. Пристегнувшись к сиденьям, они тотчас же задремали. В иллюминаторы была видна Амударья. Песок крылом уходил под ее ярко-зеленую воду. К устью разбираемая на полив река все более слабела, превращаясь в цепь слюдяных слепящих озер.

Сидящая возле пилотской кабины спиной ко мне девушка обернулась и посмотрела на меня с беззвучным смехом. Выражение моего лица, должно быть, стало таким, что девушка от восторга всплеснула руками. В джинсах, в ковбойке с закатанными рукавами, в громадных, очень идущих ей светозащитных очках, она отличалась той строгой, резкой красотою, в соседстве с которой сразу же убивается красота других. Я бы сказал, что это была беспощадная красота. Змеиная гибкость молодого, тренированного, напряженного тела. Небольшая голова с выпуклым «умным» затылком. Узость смуглого, с высокими скулами, горбоносого, большеглазого, со смеющимся ртом лица. И еще — некая пренебрежительность, затаившаяся в дрожании ярких губ. Это была Ольга, дочь разыскиваемого мною Василия Павловича Курулина.

— Ну, вот мы и встретились. — Она гибко подошла и села рядом. — А я очень, очень, очень рада! — сказала она. — А вы? — На губах ее задрожал откровенно пренебрежительный смех.

У меня было ощущение, что жизнь разрешилась. Все, оказывается, было не зря: одиночество, выпавшие из памяти годы, дни, когда казалось, что незачем жить. Все вынес, вытерпел и — получил! Немыслимое, чего и не ждал!.. Да и как ждать было, когда я и не подозревал, что «это» есть?! Я знал ее беспокойным ребенком, вздорной тощенькой студенткой, но эту большеглазую женщину видел я впервые! Увидев ее, я вообще как бы впервые увидел женщину! И это родило у меня ощущение оставленной позади пустоты. Все, что я видел раньше, была, оказывается, пустая порода, и вот теперь, был найден драгоценный металл.

Беспомощно смотрел я на это внезапно явившееся передо мной светоносное лицо, на котором как-то особенно, до невыносимой сладостной боли трогали две морщиночки, скорбно обсекавшие рот.

— Ну что ж, я рад, что вы совершили эту глупость.

— Глупость? — Лицо ее зажглось смехом. — Вы полагаете, что, услышав ваш телефонный крик о поездке в Среднюю Азию, я тотчас бросилась вслед за вами?.. Однако! — Она помолчала, глядя на меня с беззвучным смехом. — Но, глупенький вы мой! Я геолог, без пяти минут кандидат наук. Наш НИИ Геологоразведки и выдвинул тему, которую реализует Сашко. Так что, почему я здесь, догадаться можно. А вот почему здесь вы? Соскучились? Засиделись? Утомились столичной жизнью?

— Об этом я уже вам доложил: ищу вашего отца — Курулина Василия Павловича!

— А вот сердиться не надо! — сказала она дрожащими от смеха губами. — Зачем вы его ищете? Попросить прощения?.. Так он вас давно простил. Но неужели вы самостоятельно не можете догадаться, что единственное, что для него нежелательно, — это с вами встречаться?!

— Где он?

— Да! Где? — сказала она с пренебрежительным смехом. — А я вас тоже, между прочим, простила! — Она накрыла мою руку своей маленькой теплой ладонью — Только не надо о том, что было. Ладно? — попросила она, приблизив глаза.

Уже видна была черная лента чинка — 70 — 100-метровой высоты обрыва, что от Кара-Богаза до Аральского моря петлей охватывает плато Устюрт — кремнистую полупустыню, которая, словно громадное блюдо пепла, серо надвигалась на нас. С правого борта свежо просияло Аральское море. Над его тончайшей яркой синевою громадно стояли многоэтажные белые облака.

— Вы посмотрите, какие краски! — воскликнула Ольга. Притиснувшись к иллюминатору, она прижалась волосами к моей щеке.

— Хочу сказать, что и по сей день я не вижу причины раскаиваться. Пять лет назад я поступил как должно. Вы понимаете? Как должно! Именно этот принцип — как должно! — был всегда моим главным...

— Не будьте занудой! — вскричала Ольга. — Вы видели, какое море?! Прилетим — бросайте ваш чемодан и айда купаться! Заплывем далеко-далеко...

Из-под крыла вышли шиферные крыши поселка Пионерский. Во мне стояло предощущение главного в жизни. Какого-то окончательного ее разрешения.

Самолет стукнулся колесами, еще стукнулся, заклепки противоположного борта вдруг бросились на меня. Я почувствовал, как беспощадно меня ударило. Как в стоп-кадре, я увидел вскинувшийся салон самолета, какие-то вспухшие серые клубы. И больше я ничего не видел.

— Ну, здравствуйте! — Неслышно войдя в мою комнату, Ольга прислонилась к косяку и сплела на груди руки.

— Ну, здравствуйте, — сказал я с койки.

— Болеете? Или симулируете? — спросила она с «курулинской» смутной улыбкой.

Общение с Ольгой всегда требовало каких-то лишних, чрезвычайных внутренних усилий. Она раздражала и даже пугала отсутствием снисходительности. Она оценивала человека не в соотношении с рядом ходящими, несовершенными и взаимно снисходительными людьми, а в соотношении с каким-то высоким, известным ей одной идеалом. Во мне поднималась тяжелая злоба, когда я слышал ее легкий пренебрежительный смех.

— Как же вы так, а? — с улыбкой, замедленно говорила она. — Неосторожно!.. Всем ничего. Разве что в пыли перепачкались. А вы в шрамах! На койке! Знаменитый доктор к вам, говорят, из Ташкента летит... Врут? — Она смотрела на меня пристально, с дрожащими от смеха губами. — Нелепый вы все-таки человек.

Единственный из летящих в самолете, я забыл привязаться ремнем и, когда машина на посадке попала колесом в замытую лессовой пылью яму, врезался в противоположный борт фюзеляжа. Из этого фактика она и пыталась теперь вывести некий лежащий в моей основе закон.