— А кроме того, — рассуждали мужчины в кофейне, сидя за нардами, — Арбели вроде бы спас ему жизнь, или что-то в этом роде, а у бедуинов на этот счет правила строгие — оставаться в долгу они не любят.

— Ну, будем надеяться, что Арбели не прогадает и из парня получится хороший жестянщик, — кивал второй игрок, бросая кости.

Бутрос Арбели вздохнул с облегчением, когда поток любопытных обмелел и превратился в ручеек. Он устал от необходимости постоянно лгать, а кроме того, столько времени тратил на разговоры, что совсем запустил работу. А ведь каждый из его гостей считал своим долгом принести с собой какую-нибудь утварь, нуждающуюся в починке, и теперь мастерская была завалена погнутыми лампами и прохудившимися кастрюлями. Большинство работ были чисто косметическими, и владельцы, очевидно, принесли вещи в ремонт, просто чтобы поддержать соседа. Арбели испытывал к ним благодарность и мучился угрызениями совести. Судя по забитым полкам, всю Маленькую Сирию вдруг охватила эпидемия неуклюжести.

Джинна такое внимание забавляло. Он хорошо выучил свою историю, а большинство гостей были слишком вежливы, чтобы требовать подробностей. По словам Арбели, бедуинов окружал некоторый ореол, который сейчас работал в их пользу.

— Напусти на себя загадочности, — советовал Арбели, когда они готовили свой план. — Побольше рассуждай про пустыню. Это произведет впечатление. И кстати, — вдруг спохватился он, — тебе ведь понадобится имя.

— Какое ты предлагаешь?

— Какое-нибудь обычное, я думаю. Башир, Ибрагим, Ахмад, Гарун, Хуссейн, — начал перечислять он.

— Ахмад? — прервал его Джинн.

— Тебе нравится? Хорошее имя.

Джинну не то что нравилось, но просто оно вызывало меньше возражений, чем другие. Если вслушаться, его повторяющееся «а» немного напоминало шум ветра в пустыне, словно было эхом его прошлой жизни.

— Если ты считаешь, что мне нужно имя, сойдет и это.

— Имя тебе определенно необходимо — значит, будешь Ахмадом. Только не забывай отзываться, когда услышишь.

Джинн и не забывал, но эта часть придуманного Арбели плана, единственная, вызывала у него чувство неловкости. Смена имени означала такие глубокие перемены в нем, словно и сам он стал совсем другим, не тем, чем был прежде. Он старался поскорее прогонять эти мрачные мысли, думать вместо этого о правдоподобии своей истории и о правилах вежливости, но все-таки часто, вполуха слушая болтовню гостя, он повторял про себя свое настоящее имя и находил в его звуке утешение.

Из всех услышавших от Мариам Фаддул о новом помощнике жестянщика только один человек не проявил к рассказу никакого видимого интереса; это был Махмуд Салех, мороженщик с Вашингтон-стрит.

— Вы уже слышали? — завела она разговор. — У Бутроса Арбели новый подмастерье.

В ответ Салех промычал что-то невнятное и, зачерпнув в чане порцию мороженого, положил ее в вазочку. Они разговаривали на тротуаре напротив кофейни Мариам. Перед Салехом стояла небольшая очередь из детей, сжимающих в кулаках медяки. Он протягивал ладонь, ребенок клал в нее монетку и взамен получал сладкий шарик, а монетка отправлялась в карман к мороженщику, который старательно отводил глаза от лица ребенка, и лица Мариам, и от всего остального, кроме своего стоящего на тротуаре чана.

— Спасибо, мистер Махмуд, — бормотал малыш, вытягивая из специального стакана, прикрепленного к тележке, ложечку, и продавец знал, что подобной вежливостью обязан только присутствию Мариам.

— Он бедуин, — продолжала Мариам. — Довольно высокий, надо сказать.

Салех промолчал. Он вообще говорил очень мало. Но Мариам, единственную из соседей, его молчание нисколько не обескураживало. Она знала, что он слушает.

— А у вас в Хомсе были знакомые бедуины, Махмуд? — не унималась она.

— Немного, — ответил мороженщик и снова протянул руку.

Еще одна монетка, еще одна порция. На родине, в Хомсе, он старался держаться подальше от бедуинов, живших на окраине города ближе к пустыне. Он считал их бедным, угрюмым и суеверным народом.

— А я никогда не была знакома ни с одним, — вздохнула Мариам. — Он интересный человек. Говорит, что проник на судно и сбежал в Америку просто так, шутки ради, но чувствую, он чего-то недоговаривает. Бедуины ведь вообще довольно скрытные люди, верно?

Салех опять что-то промычал. Мариам Фаддул ему нравилась можно сказать, она была единственным его другом, — но он бы предпочел поговорить о чем-нибудь другом. Разговор о бедуинах будил воспоминания, которые лучше лишний раз не тревожить. Он заглянул в чан. Мороженого оставалось всего на три порции.

— Сколько вас здесь? — спросил он, не поднимая головы. — Посчитайтесь, пожалуйста.

— Один, два, три, — раздались детские голоса, — четыре, не толкайся — я первый пришел, пять, шесть.