Тут мы ответим честно, и то и другое. Однако первая причина расстройства быстро растаяла и сошла на нет, потому что Леонид-то Петрович совершенно не выглядел убитым. Голодным-то – да, а убитым – нет. Он был, напротив, сверх меры возбужден и, казалось, как-то вдруг помолодел в этой неприятной ситуации. Он рассказывал о своем задержании излишне, пожалуй, эмоционально, с какими-то ненужными подробностями, которые для него имели какое-то значение, но ничего не прибавляли по сути дела.

И как-то так образовалось, что с Леонидом-то Петровичем все в порядке, а книги утрачены навсегда.

Марина плакала, и смотреть на это было больно.

– Все этот Лешка, все он, – запальчиво говорила она, – и Вова Блинов! Воротилы! Если бы не воротилы, никому бы и в голову не пришло! Они, они во всем виноваты, и Мышкин этот уголовный!

Ну обидно было женщине, и Леонид Петрович понимал это, к словам не цеплялся, давая выплакать и выкричать обиду. Потом сказал:

– Надо предупредить людей. И рассказать о моей позиции.

Умная Марина, несмотря на все свои обиды, согласилась:

– Надо. Позвони. Только не из дома. Может быть, нас уже прослушивают.

– А сотовый?

– А что, сотовый нельзя прослушать? Пойдем в метро, позвоним из автомата.

Поход в метро мог хоть немного разрядить обстановку, и Леонид Петрович сразу согласился и предложил:

– Пойдем вместе.

Марина кивнула.

Не успели они выйти из дома, как на Леонида Петровича набросились Кирилл и Глеб – дети асфальта. Они прыгали, хватали его за руки, обхватывали маленькими цепкими руками. Мальчики были сильно возбуждены.

– Дя Леня, – кричали они, перебивая друг друга, – дя Леня, а мы вас по телевизору видели! – Они буквально лопались от восторга. – А к нам мама приехала! Пойдем к нашей маме!

Не к месту это было все и не ко времени. Марина стояла рядом, с досадой покусывала губы. Леонид Петрович еще подумал, что если бы она была курящей, то нервно полезла бы и сумочку за сигаретами и зажигалкой, которая бы не сразу отыскалась, и прикуривание и затяжки носили бы судорожный характер. Но Марина не была курящей, а Леонид Петрович не был до конца практиком жизни и порой пускал в ход воображение в самые неподходящие моменты. Это иногда мешало, а иногда, напротив, выручало, спасало от отчаяния.

Вот и сейчас, виновато оглянувшись на Марину, он позволил детям увлечь себя к новенькой белоснежной цельнометаллической «Газели». За рулем «Газели сидел маленький озадаченный человек с рыжей бородой. Леонид Петрович подумал, что он носит бороду специально для того, чтобы его не принимали за ребенка. На пассажирском месте восседала молодая леди, прекрасная в своем рыночно-джинсовом великолепии. Все на ней было новенькое: и «джинса», и белоснежные кроссовки. Короткая стрижка придавала облику энергичность, лицо было… В общем лицо можно было назвать красивым. Она улыбнулась Леониду Петровичу – улыбка на мгновение украсила суровый окружающий мир.

– Мне ребята о вас все уши прожужжали, – произнесла она звонким «пионерским» голосом. Спасибо, что уделяли им внимание…

«Не Цицерон, конечно, – подумал ироничный Леонид Петрович, – но вполне сносно для такой куколки: без запинки и ни разу не сказала “как бы”». И вдруг словно со стороны увидел эту картинку: немолодой, но приятный мужчина, облепленный детьми, и прекрасная незнакомка, прикатившая из туманной тайны в Орехово-Борисово на белоснежной «Газели» хоть и с низкорослым, но личным шофером. «Неплохое начало для романтической повести», – подумал легкомысленный Леонид Петрович, находившийся по сути дела под следствием.

Ох.

Марина некоторое время переминалась с ноги на ногу, не зная, куда девать себя, переполненную отчаянием, решительностью, надеждами, но больше всего – отчаянием. Постояла, постояла, да и пошла потихоньку к станции метро.

Леонид Петрович скоренько ее догнал.

Вовы Блинова дома не оказалось, Манька из-за двусмысленности своего положения к телефону не подходила, так что сообщить Вове ничего не удалось. Зато Князь Мышкин сразу схватил трубку, будто дежурил на телефоне. Он был зол и, казалось, напуган.

– Ты откуда говоришь? – закричал он, едва узнав голос Леонида Петровича, и Леонид Петрович понял: Князь боится любой информации, которую могут подслушать. Он поматерился с полминуты, отводя бурную душу, и назначил на завтра встречу в булочной на улице Литвинова, недалеко от своего склада. И повесил трубку.

На другой день первым, кто встретил у клуба Леонида Петровича, был застенчивый тверской контрафактник Рома. Он подошел к нему вплотную, нащупал, не глядя ладонь Леонида Петровича и сунул в нее полиэтиленовый пакет с деньгами.