В моей практике тоже не все и не всегда было гладко. Иногда случались забавные, а то и просто анекдотические ситуации.

Запомнился прием, оказанный мне начальником отдела, когда я приехал в первый отпуск из своей первой африканской командировки.

Надо сказать, что летел я в Москву на крыльях как в прямом, так и в переносном смысле, а на работу шел в приподнятом настроении. А приподнятым оно было от ощущения, что я хорошо поработал и оправдал возлагавшиеся на меня надежды.

И в самом деле, мне было, чем гордиться: всего за полтора года я сумел завербовать инспектора дорожной полиции и продвинуть его в контрразведку, мне удалось привлечь к сотрудничеству шефа личной канцелярии президента, а за одно это я мог рассчитывать если не на государственную награду, то, по крайней мере, на благодарность начальника разведки, и плюс ко всему у меня была реальная возможность завербовать французского советника, с которым я познакомился при комических обстоятельствах на обеде у президента спортивного клуба.

А тут еще, как только я свернул с Лубянки в Фуркасовский переулок, внезапно грянул духовой оркестр! Впечатление было такое, словно это меня встречали с музыкой, как героя. Правда, тут же оказалось, что на Малой Лубянке стоят автобусы, а духовой оркестр играет на проводах очередной смены в пионерский лагерь. Но все равно, даже в этом нечаянном совпадении была какая-то символика, и теперь мне не хватало только белого коня, чтобы на нем въехать прямо в пятый подъезд.

Сначала все было превосходно: непосредственный начальник встретил меня объятиями, тут же доложил начальнику отдела о моем прибытии, и через пару минут мы уже входили в кабинет полковника.

И тут меня огорошили, ударили обухом по голове, размазали по стене, стерли в порошок!

Не успели мы сесть за приставной столик, как начальник отдела обрушил на меня поток самой отборной брани! Какими словами он только меня не обзывал!

Я буквально опешил от неожиданности и в полном смятении посмотрел на своего непосредственного начальника. У того на лице было написано абсолютное недоумение, поскольку он тоже, видимо, рассчитывал совсем на иной прием.

А полковник тем временем, назвав меня бездельником и бездарью, заявил, что меня следует отозвать из командировки и в назидание другим примерно наказать.

Я уже не знал, что и подумать, как вдруг в потоке брани и угроз стал улавливать отдельные слова, детали каких-то происшествий, о которых не имел ни малейшего представления. Постепенно я стал догадываться, что полковник, видимо, с кем-то меня путает, поскольку речь пошла о каком-то машиностроительном заводе, а в африканской стране не то что машиностроительного, но вообще никаких заводов и в помине не было, о каких-то совершенно мне неизвестных специалистах, которые творили Бог знает что и с которыми я, якобы, никак не мог справиться. По всему выходило, что полковник бранит сотрудника, работающего под прикрытием аппарата ГКСС, в то время как я трудился под «крышей» консульского отдела!

В конце концов я догадался, что речь вообще идет не об африканской стране, из которой я прибыл, а об Индии!

Как только я это уяснил, я моментально успокоился и даже позволил себе немного расслабиться: какой смысл нервничать, если вся брань адресована какому-то другому человеку и рано или поздно это станет очевидно и тому, кто бранит?

Я снова посмотрел на моего непосредственного начальника, и по его лицу понял, что он тоже обо всем догадался, но не решается прервать вошедшего в раж полковника, чтобы не ставить того в неловкое положение. Так мы и слушали всю эту брань, пока в кабинет неожиданно не зашел начальник соседнего отдела.

Увидев, что его коллега занят, он извинился, что прерывает наш разговор, и напомнил, что через полчаса они должны быть на каком-то совещании.

Начальник моего отдела предложил ему задержаться на несколько минут, подождать, пока он закончит беседу, и вместе пойти на совещание.

И тут мой непосредственный начальник, воспользовавшись необходимостью представить меня, чтобы начальник соседнего отдела не чувствовал себя посторонним и понял, что к чему, сказал:

— Это капитан Вдовин. Приехал из Африки в отпуск.

Эти несколько слов изменили все! Полковник сразу сориентировался и, как только беседа возобновилась, не моргнув глазом и ничего не сказав в свое оправдание, переключил невидимый регистр. Словно до этой минуты не было произнесено ни одного бранного слова, в самых восторженных выражениях он принялся хвалить меня за проделанную работу, назвал гордостью отдела, сказал, что на меня должны равняться не только молодые, но и зрелые сотрудники, а в конце дал указание подготовить представление о моем поощрении.