— Аккурат тех, кто имел какое-то отношение к тому делу. Остались только мы двое. Два одиноких песика, заблудившихся в городе. Тебя в армию не возьмут, потому что ты высоко взлетел. А я — калека, в армии мог бы только сортиры чистить. Да и то, не слишком хорошо.

Грюневальд начал кружить по комнате. Он был рьяным нацистом и не мог поверить, будто бы кто-то изнутри мог скрывать какую-то аферу. Он был настоящим немцем. Для него «да» всегда означало «да», а «нет» — «нет». В промежутке ничего не было. Он выполнял свои обязанности, как только мог хорошо. Гонялся за всеми теми ворами, преступниками, убийцами. Кричал «Хайль Гитлер!» на митингах. Принимал участие в сборе помощи для солдат на фронте. Выслал им свой свитер, новые кальсоны, носки, банку варенья и все эрзац-шоколадки, которые получил в качестве пайка. Регулярно выплачивал часть заработной платы в военный фонд. Он не мог поверить в то, будто бы кто-то из крипо скрывал какую-то преступную акцию.

— Знаешь что? — сказал он.

— Что? — Кугер изображал из себя памятник «особенной заинтересованности».

— Нам следует сообщить обо всем в гестапо.

Кугер выдувал дымовые колечки.

— Естественно. — Теперь он превратился в образец вежливости. — Гестапо уже завтра раскроет «тайную конспиративную организацию», которая послезавтра признается в том, что и вправду является «тайной конспиративной организацией». А на третий день расстреляют несколько евреев. Да. Это очень хороший план.

— Хватит издеваться, пораженец!

— Как кому-нибудь приложат дубинкой, так он признается, будто хотел откусить яйца у пса. А повод, чтобы расстрелять евреев или невыгодных немцев — будет хорош любой.

Грюневальд вознес руки.

— Боже, да перестань же говорить такие вещи!

— Боишься, что тебя подслушивают, нацист? В твоем гитлеровском раю?

— Прекрати!

Кугер поднял трубку телефона, стоящего на столе. Он знал, что может позволить в отношении собственного приятеля. Несмотря на свои убеждения и врожденное послушание, Грюневальд был честным человеком.

— Алло, коммутатор? Прошу прощения, хотел спросить, есть ли в моем кабинете подслушка?

Грюневальд вырвал у него трубку.

— Прошу прощения. У коллеги, как всегда, только шутки в голове. Просто, мы хотели попросить еще два кофе и несколько бутербродов.

Кугер обнял его своей единственной рукой.

— Ба-бах, ба-бах, ба-бах, — сказал он.

— Чего?

— Вроде бы, именно так звучат бомбы.

— Заткнись! — Грюневальд впервые утратил над собой контроль. — Проклятый пораженец!

— Бум, ба-бах, бум. Тра-та-та-та.

— Бум, ба-бах, бум! Страшно было, ужас! — рассказывал проводник Мищуку и Васяку. — Нам приказали строить аэродром на Грюнвальдской площади. И тут налетели американские бомбардировщики. Каждый спрятался, где только мог, даже в мышиной норе.

— И что? — спросил Васяк.

— Господи Иисусе… Начали валить. Это было такое «бум, бум, ба-бах». Но перед тем, вырывало воронку. Я видел, как людей рвало, как у них кровь текла из ушей, как их разрывало. А потом сделалось еще веселее. Прилетели русские. Тяжелых бомбардировщиков у них не было, так что завели концерт: «тра-та-та-та». Стреляли во всех из пулеметов, потому что это были легкие штурмовые самолеты.

Их перебил Борович. Он вел себя, словно лунатик. Неожиданно встал, а потом как будто раздумал. Уселся окостенело на мешках с песком, положил руки на пулемете Кольского. Глянул вверх.

— Мы подготовили огневую позицию, но стрелять нам не позволили. Тогда я залез на пушку, чтобы увидеть предполье. У них было около двух сотен орудий. Через подзорную трубу я видел их командира, который саблей указывал направления атаки. Те сделали боевой разворот…

— Что это была за битва? — заинтересовался Васяк. — Где?

Проводник только за голову схватился.

— Вот же неучи. Он же вам Мицкевича рассказывает, но так, чтобы вы поняли, в чем тут дело.

— Чего он нам рассказывает? — включился Мищук.

— Мицкевича! Это варшавская битва.

— В тридцать девятом? Или в двадцатом [34] ?

Проводник уселся на поручне балкона и только тряс головой. Борович положил ему руку на плечо.

— Спокойно, теперь нами будут править рабочие и крестьяне. Интересно, и к чему это нас приведет?

— К нулю, — ответил проводник.

Он повернулся к Мищуку с Васяком.

— Оригинальный текст звучит так: «Нам стрелять не приказывали, я поднялся на пушку и глянул на поле бое; гремело двести орудий. И я видел их командующего: прибежал, мечом махнул, и словно птица, крылья войска своего свернул…» [35]

— Здорово, — сказал Васяк. — А когда была эта резня?

— Давно, очень давно. — Проводник только махнул рукой и разочарованно устроился в углу балкона.