Когда пришло время танцев, скамейки переставили с середины зала вдоль стен, и старые рыбачки расселись на них.

Детишки с разбегу скользили по полу, и приходилось то и дело одергивать их.

Оркестр уже находился на месте: четыре гитары и барабан. Это были столичные мальчики, работавшие под битлсов. Они старательно и с большим упоением производили весь свой шум и трескотню. Играя, они прыгали и суетились так, что хвост рубашки вылезал из брюк.

Но старухи-рыбачки прикрывали рот руками, чтобы скрыть усмешку, и считали, что музыканты вялые и похожи на отнерестившуюся рыбу. А молодежь танцевала с большим удовольствием, и у девушек, размахивавших руками и ногами, в глазах горело голубое пламя.

Старики требовали вальса, и когда добились своего, встали все старухи побережья, которые хоть сколько-нибудь еще могли передвигать ногами. И если мужики отказывались, танцевали сами, «шерочка с машерочкой». Некоторые партнерши случались такие полные, что не могли как следует обхватить друг друга. Они всегда танцевали, на всех праздниках и вечерах, какие только бывали тут на побережье, и отплясывали так, что дом дрожал.

Мартти пригласил старую Саару, наряженную в черное кружевное платье. Это получилось очень мило, и щеки Саары раскраснелись, как яблоки.

Паула танцевала с Танелом.

— Как тебе нравится мое платье? — поинтересовалась она, и Танел нашел, что оно очень красивое. — Серьезно?

— Честное слово.

В субботу Паула купила билеты в кино, ждала, но Танел не пришел.

«У меня ведь есть и другие дела», — заметил Танел.

Паула надула губы, но сердиться долго оказалась не в состоянии.

Те, кто сами не танцевали, а лишь глазели, как танцуют другие, считали, что Танел и Паула прекрасная пара, но парни, кучкой жавшиеся у дверей, нашли, что кружевные сети Паулы не удержат такого малого. Еще произносили имя Саале и делали при этом многозначительное лицо.

Одна старуха вроде бы знала, что Саале была в городе торговкой, но проворовалась и до сих пор не осмеливается показаться на люди.

— Откуда ты-то все знаешь? — недовольно заметила другая. На побережье недолюбливают тех, у кого слишком длинный язык.

Луна, это солнышко холостяков, смотрела улыбаясь, как жены тащили мужей по домам. Хельвин мужик вообще не разбирал дороги. Хельви была печальна и терпелива, а сонные дети плелись за нею следом. Далеко впереди одиноко шел Ионас, и среди ясной ночи была слышна знакомая песня:

А под одной отдаленной сосной терпеливо стояла девушка. Когда наконец на крыльцо Народного дома вышел парень, которого она ждала, девушка окликнула его:

— Танел!

Всматриваясь в темноту, парень разглядывал, кто его зовет, и был очень удивлен:

— Ты все-таки пришла, Саале?

Прислонившись спиной к сосне, Саале зажала в зубах прядь волос и старалась побороть гордость и стеснение.

— Я пришла тебя встретить, — сказала она.

Танел кивнул и обнял Саале за плечи.

— Ведь мы еще не домой? — спросил парень.

И только тогда, когда они уже ушли по освещенной луной тропке, Паула вышла искать Танела — праздник ведь продолжался.

Тени деревьев падали на дорогу перекладинами стремянки.

На фоне неба застыли темные крылья ветряка, колонны дворца усадьбы светлели в ночи. И там, где по утрам стояли велосипеды, была пустая синяя площадь.

Саале услышала шум воды.

— Здесь есть река? — спросила она.

Через парк усадьбы речка текла с легким журчанием и шумела только среди руин каменного моста. Там они и уселись, спина к спине, затылок к затылку, и прислушивались к воде. Девушка была задумчива, парень молчал.

Саале не могла рассказать Танелу, как боролась с собой, как сегодня, несмотря на отказ пойти на вечер, она все же выгладила свое платье, как Кади предлагала ей свою брошь, а она не взяла. Но Кади приложила брошь к вороту разложенного на постели платья, и Саале сказала:

— Не могу, Кади… это светская мишура.

В этот вечер Кади ушла присмотреть за ребенком какой-то жадной до танцев молодой четы, и чувство одиночества привело Саале в отчаяние. Она было надела платье и решилась пойти, затем снова сняла его и постановила остаться дома. Но сейчас она пошла бы с Танелом хоть на край света.

— Саале, — сказал Танел, — ты думаешь о чем-то грустном.

— Чего же ты тогда со мной, если все другие девушки веселые?

— Что с того, что другие, — ответил Танел, — ведь ты моя девушка.