Ближайшие родственники Михаила Александровича, как положено, жалели его, считая, что он по своей наивности попал в сети расчетливой и опытной львицы. Великая княгиня Ксения Александровна в письме к матери от 29 декабря 1909 г. писала о брате:

«Мишкин уехал вчера в Орел. Он опять чувствовал себя не очень хорошо последние дни. – Боткин его слушал и осматривал и, кажется, нашел, что печень не в порядке и тоже нервы. Боюсь, что отчасти этому виной – эта мадам. Она его, наверное, мучает – требуя, чтобы он исполнял все ее капризы, и он (как всегда) gurs in ofonce. Но, в общем, он в духе и первое время имел отличный вид» [76] .

Вдовствующая императрица Мария Федоровна пыталась урезонить младшего сына и постоянно напоминала ему о династическом долге. В феврале 1910 г. она писала Михаилу:

«Ты должен подавать всем хороший пример и никогда не забывать, что ты сын своего Отца. Это только из-за любви к тебе, мой дорогой Миша, я пишу эти слова, а не для того, чтобы огорчить тебя. Но иногда я так беспокоюсь за твое будущее и боюсь, что по причине своего доброго сердца ты позволяешь втягивать себя в какие-то бесполезные истории, и тогда ты кажешься не таким, какой ты на самом деле. Я прошу у Бога, чтобы Он сохранил тебя и управлял тобой и чтобы Он сохранил в тебе веру в Него» [77] .

Михаил Александрович любил и чтил родителей, внимательно читал письма матери, но поступал так, как подсказывало ему сердце и по-своему понимаемого им исполнение долга, прежде всего долга чести перед любимой Наташей.

Появление на свет сына Георгия поставило перед Михаилом Александровичем новую проблему. Ведь он незаконнорожденный, а подобные дети никаких общественных прав не имели. Император Николай II вновь пошел навстречу просьбе младшего брата и подписал соответствующий указ:

«13 ноября 1910 г. – Царское Село.

Сына состоящей в разводе Натальи Сергеевны Вульферт, Георгия, родившегося 24 июля 1910 года, Всемилостивейше возводим в потомственное дворянское Российской Империи достоинство, с предоставлением ему фамилии “Брасов” и отчество “Михайлович”.

Правительствующий Сенат не оставит по сему предмету сделать надлежащее распоряжение.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою начертано “Николай”» [78] .

Император не совсем доверял брату и установил за ним негласную слежку. Как свидетельствуют многочисленные архивные документы, эту слежку вели не только тайные агенты. В частности, в ней принимали участие приближенные Михаила Александровича и его секретарь.

Флигель-адъютант А.А. Мордвинов 7 октября 1910 г. сообщил министру Императорского двора В.Б. Фредериксу, что Михаил Александрович собирается поехать за границу инкогнито под именем графа М.А. Брасова. (Стоит пояснить, что имение великого князя в Орловской губернии называлось «Брасово».) Вскоре 10 октября того же года великий князь просил В.Б. Фредерикса исходатайствовать у императора Николая II новорожденному сыну Георгию наименоваться графом Георгием Михайловичем Брасовым. «По моим предположениям, – добавлял Мордвинов в конце своего секретного сообщения, – вероятно, в Вене к великому князю присоединится известная особа, и дальнейшее путешествие будет совершаться лишь с нею» [79] .

Слежка велась как явным для Михаила Александровича образом, так и с помощью тайной агентуры. «Лично мною по телефону подтверждено великому князю Высочайшее повеление, чтобы во все время путешествия Его Высочества его сопровождал бар. Врангель» – такую пометку сделал В.Б. Фредерикс на письме секретаря Михаила Александровича барона Н.А. Врангеля (1869–1927) от 4 ноября 1910 г. о предстоящей поездке и о том, что в Вене великий князь предполагает его, Врангеля, отпустить. Самому Врангелю 19 ноября Фредерикс телеграфировал:

«Советую, возможно менее утруждать великого князя Вашим присутствием в обычной жизни. Главная Ваша задача быть вблизи Его Высочества на случай надобности» [80] .

Такие жесткие полицейские методы не всем нравились и вызывали внутренний протест. Так, секретарь великого князя Михаила Александровича барон Н.А. Врангель писал 25 ноября 1910 г. министру Императорского двора В.Б. Фредериксу:

«…Осмеливаюсь просить Вас войти в невозможно тяжелое положение, в которое я нравственно поставлен: как верноподданный слуга Государя императора и по личным моим убеждениям я преисполнен самым искренним желанием ревностно исполнить данное мне поручение, – с другой же стороны, как подчиненный великого князя я должен исполнять его приказания, и советов моих Его Высочество принимать нисколько не обязан. Взять же на себя роль наблюдателя, чтобы не сказать хуже, моя совесть и понятие о чести никогда не позволяет, тем более ввиду доверия, оказываемого мне великим князем.

Такое противоречие обязанностей ставит меня в невозможное положение, при котором пользы для дела я принести не могу, причем я глубоко страдаю от мысли, что неизбежное соприкосновение с участниками романа великого князя, соприкосновение, в которое меня вынудило вступить данное мне поручение, – в глазах Государя императора, в глазах Ваших и всех посторонних может представить меня невольным сообщником этого романа, о котором лично я глубоко скорблю, в котором я вижу несчастье великого князя и от которого до сего поручения я был совершенно в стороне, не будучи даже знаком с г-жою В[ульферт]» [81] .