Шрифт:
— Кис, кис, кис, Пуаре! — крикнул художник. — Шагом марш! Гоп-ля! Гоп-ля!
Музейный служащий запел со смешными интонациями начало, известного романса:
Как в Сирию поехал Красив и юн Дюнуа…— Идите же, идите, — ведь вам до смерти хочется: trahit sua quemque voluptas [15] , — сказал Бьяншон.
— Каждый следует за своей любезной — вольный перевод из Вергилия, — вставил репетитор.
15
Страсть каждого выдает (лат.).
Мишоно взглянула на Пуаре и сделала движение, как бы желая взять его под руку. Он не смог устоять против этого призыва и предложил руку старой деве. Раздались аплодисменты, все смеялись до упаду.
— Браво, Пуаре!
— Старикашка Пуаре!
— Аполлон Пуаре!
— Марс Пуаре!
— Храбрец Пуаре!
В это мгновение вошел посыльный и подал госпоже Воке письмо. Прочтя его, она в изнеможении упала на стул.
— Мне остается только сжечь свой дом, гром его порази! В три часа сын Тайфера умер! Я наказана поделом за то, что пожелала этим дамам счастья в ущерб бедному человеку. Они требуют свои вещи и остаются жить у отца Викторины. Господин Тайфер разрешил дочери оставить у себя вдову Кутюр в качестве компаньонки. Четыре пустых комнаты, пятью пансионерами меньше!
Госпожа Воке чуть не плакала.
— Горе постигло меня! — воскликнула она.
На улице вдруг загремел экипаж и остановился у подъезда.
— Еще какая-нибудь напасть! — сказала Сильвия.
Внезапно появился Горио с преображенной, сиявшей счастьем физиономией; можно было подумать, что он переродился.
— Горио в фиакре? — говорили пансионеры. — Не иначе как светопреставление начинается!
Старик направился прямо к Эжену, который задумчиво стоял в углу, и взял его под руку.
— Едем! — сказал он радостно.
— Разве вы не знаете, что случилось? — спросил Эжен. — Вотрен оказался каторжником; его сейчас арестовали, а сын Тайфера умер.
— А нам что до этого? — ответил папаша Горио. — Я обедаю с дочерью, понимаете? Она вас ждет, едем! Горио потащил Растиньяка под руку с такой силой, что тот волей-неволей пошел вслед за ним; старик похищал его, словно возлюбленную.
— Обедать! — крикнул художник.
Тут все придвинули стулья и сели за стол.
— Этого еще недоставало, — возгласила толстуха Сильвия. — Сегодня такой уже несчастный день: сделала к баранине гарнир из бобов, а они подгорели. Ну что ж! Кушайте подгорелые, ничего не поделаешь!
Госпожа Воке молчала, как убитая, видя за столом лишь десять человек вместо восемнадцати; но каждый старался утешить и развеселить ее. Столовники сначала беседовали о Вотрене и событиях дня, а вскоре, следуя прихотливому течению разговора, перешли на дуэли, каторгу, суды, плохие законы, тюрьмы. Потом они очутились за тысячу лье от Жака Колена, Викторины и ее брата. Хотя их было только десять человек, они кричали за двадцать, и общество казалось многолюднее обычного; к этому сводилась вся разница между сегодняшним обедом и вчерашним. Обычная беззаботность эгоистического мирка, который завтра, несомненно, обретет в повседневной парижской жизни новую жертву, взяла верх, и даже госпожа Воке несколько успокоилась, ободренная толстухой Сильвией.
Этот день до самого вечера был какой-то сплошной фантасмагорией. Несмотря на силу характера и ясность ума, очутившись в фиакре подле папаши Горио, Эжен чувствовал, что мысли его путаются; речи старика выдавали необычайную радость и после стольких волнений звучали в ушах студента, словно сквозь сон.
— С сегодняшнего утра — конец мучениям! Мы обедаем втроем, все вместе, вместе! Понимаете? Вот уже четыре года, как я не обедал с Дельфиной, с моей Дельфиночкой! Весь вечер она будет моей. Нынче мы с самого утра в вашей квартире. Я работал, как поденщик, засучив рукава. Помогал таскать мебель. О! Вы не знаете, как мила она за столом; она будет ухаживать за мной: «Скушайте вот этот кусочек, папочка; очень вкусно!» Когда она говорит так, я не в состоянии есть. О; Как мне с ней спокойно сейчас!
— Сегодня весь свет перевернулся! — сказал Эжен.
— Перевернулся? — спросил папаша Горио. — По-моему, никогда еще не было так хорошо на свете. На улицах я вижу только веселые лица, людей, которые пожимают друг другу руки и обнимаются, счастливых людей, как будто все они идут обедать к моей дочери, отведать у нее недурненький обед, который она при мне заказала метрдотелю Английского кафе. Впрочем, когда находишься около нее, и полынь покажется слаще меда.
«Я словно возвращаюсь к жизни», — подумал Эжен.
— Ну, пошевеливайтесь же, извозчик! — крикнул папаша Горио, приоткрывая переднее оконце. — Поезжайте скорее! Я дам вам пять франков на чай, если вы доставите нас на место в десять минут.
После такого посула извозчик понесся с быстротой молнии.
— Этот извозчик еле тащится, — повторял папаша Горио.
— Но куда же вы меня везете? — спросил Эжен.
— К вам, — ответил папаша Горио.
Экипаж остановился на улице д'Артуа. Горио соскочил первый и бросил извозчику десять франков с расточительностью вдовца, в порыве увлечения не жалеющего ничего.