Каждый день Цзефан садился на велосипед и ехал на работу в культурно-выставочный центр. Должность замдиректора в этом тихом и безлюдном учреждении была лишь номинальной, без особых обязанностей. Вот он каждый день и занимался тем, что сидел за потрескавшимся письменным столом с тремя выдвижными ящиками, пил жидкий чай, курил скверные сигареты и пролистывал газеты.

А вот Чуньмяо всё же решила вернуться в книжный магазин, в тот же отдел для детей, чтобы общаться с уже подросшим новым поколением. Все женщины, с которыми она когда-то работала, уже ушли на пенсию, вместо них работали двадцати летние девушки. Она тоже каждый день ездила на работу на велосипеде. После работы обычно сворачивала в Театральный переулок и покупала полцзиня куриных желудков или цзинь баранины, чтобы дома отец с мужем могли пропустить пару лянов молодого вина. Цзефан с Пан Ху пить были не горазды, по три стопки опрокинут — и уже хороши, беседуют о том о сём, будто закадычные приятели.

Прошёл год, и Чуньмяо забеременела. Эта новость невероятно обрадовала Цзефана, которому было уже за пятьдесят, а Пан Ху, переваливший за восемьдесят, не сдержал старческих слёз. Вроде бы вскоре их ожидала радостная и счастливая жизнь трёх поколений под одной крышей, но нежданно-негаданно пришла беда, и всё лопнуло как мыльный пузырь.

В тот день после полудня Чуньмяо купила в Театральном переулке у знакомого продавца цзинь ослятины в соусе. Мурлыкая какой-то мотивчик, она выехала на шоссе Лицюань, и тут её сбил ехавший по встречной полосе лимузин «хунци». Велосипед превратился в груду металла, ослятина разлетелась по земле, а она ударилась затылком о поребрик. Когда примчался мой приятель Цзефан, она уже не дышала.

Это был личный автомобиль бывшего секретаря парткома Люйдяня, а ныне зампредседателя уездного ВСНП Ду Лувэня, а вёл машину сын Сунь Бяо, одного из бывших подручных Цзиньлуна.

Даже не знаю, как описать состояние Цзефана в тот момент, потому что многие великие писатели, рассказывая о подобных обстоятельствах, уже установили для нас высокую планку, которую невозможно преодолеть. К примеру, в воспетом многими университетскими литературоведами и писателями романе Шолохова «Тихий Дон» так описываются чувства Григория, когда от шальной пули погибает его возлюбленная Аксинья: «Неведомая сила толкнула его в грудь, и он попятился, упал навзничь», «Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой чёрное небо и ослепительно сияющий чёрный диск солнца».

У Шолохова Григорий вдруг падает навзничь, а мне как быть? И у меня Цзефан должен упасть навзничь, так, что ли? У шолоховского Григория в душе пустота, а мне как быть? И Цзефан должен оказаться с опустевшей душой? Шолохов заставляет Григория поднять голову и увидеть ослепительно сияющий чёрный диск солнца, а мне как быть? И у меня Цзефан должен увидеть этот ослепительно сияющий чёрный диск? Даже если Цзефан у меня не упадёт на землю, а будет стоять на голове; даже если у него будет на душе не пустота, а сумятица, смешение различных эмоций, если он за минуту будет охватывать мыслью всё, что есть в Поднебесной; даже если мой герой увидит не ослепительно сияющий чёрный диск солнца, а слепящий или не слепящий диск, белый, серый, красный или синий — можно ли будет считать это моим, оригинальным? Нет, эго по-прежнему будет неуклюжее подражание классике.

Лань Цзефан предал земле прах Чуньмяо на знаменитой полоске отца. Её могилка оказалась совсем рядом с могилой Хэцзо, и плит с именами перед ними не было. Поначалу их ещё различали, но весной на них густо разрослась трава, и отличить одну от другой стало невозможно. Прошло немного времени после похорон Чуньмяо, и умер герой-ветеран Пан Ху. Цзефан отвёз его прах вместе с останками своей тёщи Ван Лэюнь в деревню и похоронил рядом с могилой своего отца Лань Ляня.

Прошло ещё несколько дней. На Пан Канмэй, которая отбывала срок, вероятно, нашло какое-то затмение, и она нанесла себе смертельный удар в сердце заострённой ручкой зубной щётки. Забравший её прах Чан Тяньхун пришёл к Цзефану:

— Она вообще-то из твоей семьи.

Цзефан прекрасно понял его, принял прах, отвёз в Симэньтунь и похоронил за могилами Пан Ху и его жены.

Лань Кайфан отвёз моего приятеля Лань Цзефана на мотоцикле в его старый дом, номер один по переулку Тяньхуа. В коляске лежали кое-какие вещи повседневного обихода. Сам он сидел за спиной сына. На этот раз он не цеплялся за стальные ручки позади заднего сиденья, а крепко обнимал сына за талию. Сын такой же худощавый, но спина прямая и твёрдая, непоколебимая опора. Всю дорогу от дома семьи Пан до переулка Тяньхуа мой приятель лил слёзы, и на спине сына на полицейской форме расплылось большое пятно.

По возвращении в старый дом Цзефану трудно было сохранять спокойствие. Он впервые входил сюда с тех пор, как под дождём ушёл, опираясь на Чуньмяо. Четыре утуна во дворе раздались так, что стволы уткнулись в стену, а ветви простёрлись до черепицы крыши и верхушки стены. Ну как в древнем речении: «Древа таковы, отчего ж не мужи!» [293] Но моему приятелю было не до переживаний по этому поводу, потому что, войдя во двор, в восточной стороне дома, там, где раньше был его кабинет, перед приотворённым окном за занавеской он увидел знакомый силуэт. Это Хуан Хучжу сосредоточенно вырезала что-то из бумаги.

Очевидно, это продумал и устроил Кайфан. Вот уж поистине счастье для моего приятеля иметь такого сына, великодушного и понимающего. Кайфан свёл вместе не только свою тётушку и отца, но и доставил на мотоцикле в Симэньтунь потерявшего средства к существованию и павшего духом Чан Тяньхуна на встречу с вдовствующей уже много лет тётушкой Баофэн. Ведь влюблённая в Чан Тяньхуна Баофэн когда-то мечтала о нём. Чан Тяньхун тоже относился к Баофэн отнюдь не безучастно. Её сын Ма Гайгэ большими амбициями не отличался — добрый, прямодушный, трудолюбивый крестьянин, он поддержал намерения матери и Чан Тяньхуна пожениться, и они зажили полной и счастливой жизнью.