— Слушаюсь, шеф. — Пикс, пятясь, отошел в сторону.

На середину ярко освещенного круга вышел Главный Администратор Большой Арены. Шаг его был тверд и уверен. Сотни раз уже выходил он под свет прожекторов. Золотой с черным плащ его развевался, как на сильном ветру: работали специальные вентиляторы. Казалось, идет вестник Высшего Судьи, чтобы объявить людям свою волю.

Все притихли.

Главный Администратор поклонился зрителям и произнес:

— На арену вызывается первая пара — космолетчик Торн и Миррей Оверкранц. В дальнейшем первый именуется просто Торном, а вторая — Миррей. Торн обвиняется в любви к женщине, в любви к Миррей. В письменном столе Торна было найдено его письмо к Миррей. Это письмо было любезно передано в отдел Охотников-операторов женой Торна Ульмой. Торн уже давно находится под подозрением Охотников. И теперь его вина доказана. Миррей, жена шефа Охотников, находится вне подозрений. Надеюсь, что бой будет ярким, но, к сожалению, коротким… Итак, Торн — Миррей!

Торн был высок и строен. Сорок лет жизни посеребрили его виски. Но горячий взгляд выдавал в нем почти юношу. Лицо его было гордо и спокойно, оно говорило, что Торну все равно, как с ним поступят, он ни под каким предлогом не отступится от своих убеждений… Вид Торна насторожил команду в ложе космолетчиков. Ведь накануне тяжелого и ответственного полета они могли лишиться своего командира. Торн даже здесь был в своей голубой форме. Он спокойно прошел к своему креслу и сел в него.

Миррей вышла с покрасневшим от смущения перед этой многочисленной толпой лицом. Она знала, что для нее это только пустая формальность. Она не чувствовала за собой никакой вины. Этого космолетчика она видела только на обложках журналов да в газетах, если они к ней случайно попадали, и была раздосадована тем, что по его вине теперь будет сидеть здесь, а жадные до зрелищ глаза будут разглядывать ее. Волнение и досада ее были заметны, хотя она и старалась скрывать их. Закутавшись в золотистую накидку, сложив руки на груди, Миррей быстрым шагом прошла к креслу, стоящему напротив кресла Торна. Здесь она скользнула по его лицу быстрым взглядом. Кровь предков, воспитывавшихся в духе отвращения к любви между женщиной и мужчиной, не позволила ей увидеть в нем что-либо другое, кроме исполнителя обязанностей космолетчика.

Оверкранц вдруг подумал, что это конец. Он хорошо знал Торна и сейчас даже завидовал ему.

Главный Администратор встал между Торном и Миррей и, обратившись к космолетчику, сказал:

— Торн, вы обвиняетесь в любви к женщине, которая сейчас сидит напротив вас.

Зал зловеще загудел.

— Будете ли вы отрицать предъявленное вам обвинение?

— Нет, — ответил Торн.

Это уже было необычно. Человек без раздумий, без колебаний сам себе подписывал смертный приговор…

Ульма наклонилась к Оверкранцу и зло прошептала:

— Я не зря взяла несколько уроков стрельбы из пистолета. Знаете, у меня получается очень хорошо…

— Вы сможете убить его? — спросил Оверкранц.

— Но я ведь просто обязана это сделать!

— Только не спешите, — умоляюще произнес шеф Охотников.

Многие ожидали, что Торн начнет запираться, отводить от себя подозрения, словом, как-то выкручиваться. Странно было бы, если человек из-за любви к женщине решил бы расстаться с жизнью. Конечно, его вина все равно будет доказала. В этом мало кто сомневался. Но вести дело к развязке с такой быстротой? Разочарование могло только усилить гнев толпы. Ведь все ждали Зрелища.

— Нет, — повторил Торн.

— Если вы не отрицаете предъявленное вам обвинение, — сказал Главный Администратор, — то, следовательно, вы признаете себя виновным. Подумайте.

— Я не признаю себя виновным, — твердо произнес Торн.

Зал повеселел. Нет, этот Торн не хочет умирать! Все-таки он начнет изворачиваться, хотя и не отрицает обвинения…

— Если вы признаете, что любите эту женщину, — Главный Администратор показал рукой на жену Оверкранца, — то тем самым вы признаете свою вину. Логическая связка здесь очень проста. Второе, как следствие, вытекает из первого.

— Нет, — сказал Торн. — Любовь не является преступлением. Я люблю эту женщину, но я не вижу в этом преступления. В этом нет никакой вины. В этом — счастье.

— В ваших словах нет логики. Но мы еще вернемся к этому… Миррей, жена нашего великого Оверкранца, сидит здесь, на Арене, где сидят обычно преступники и, много реже, их жертвы. Понимаете ли вы, на какой позор вы выставили женщину?

— В моей любви к ней нет ничего позорного.

— Так ли это? Спросим у нее самой. Миррей, скажите, пожалуйста, как вы себя чувствуете сейчас?

— Боже, как мне стыдно… — прошептала женщина. Ее шепот, усиленный микрофонами, услышали все.

Ей действительно было стыдно. Стыдно сидеть здесь и чувствовать, как тебя разглядывают, как со злорадством думают: а не было ли еще чего-нибудь такого, что не смогли обнаружить Охотники?.. Сначала она надеялась, что Торн сразу же признает свою вину. Ее тут же отпустили бы. Она уже не сидела бы посреди этого ярко освещенного круга… Теперь, когда представление грозило затянуться, Миррей почувствовала ненависть к этому человеку. Это чувство поднялось в ее душе внезапно и даже испугало Миррей. Она привыкла к тихим, не встряхивающим душу чувствам. Ненависть, как и любовь, была неведома ей. И если раньше Миррей была готова просить о помиловании своего обидчика, к чему вряд ли прислушались бы, то теперь она желала его смерти. Ведь потом придут тишина и спокойствие.

— Вот видите, — мягко сказал Главный Администратор, обращаясь к Торну. — Вы причинили женщине боль. Ей стыдно, ей неприятна ваша любовь.

— Она не говорила этого! — почти выкрикнул Торн.

— Она сказала: «Боже, как мне стыдно», — настойчиво повторил Главный Администратор. — Разве вы этого не слышали?

— Мне тоже стыдно, — сказал Торн.

Что-то похожее на досаду, на легкое разочарование промелькнуло в душе Миррей. Но тут же мысли ее вернулись в прежнее русло. Может, он струсил, и тогда все кончится быстро?