Теремон взглянул в безумные глаза и сказал как можно непринужденнее:

– Извини, я ищу свою подружку. – И прошел мимо.

– Потом найдешь! Пошли сыграем!

– Мне кажется, я ее вижу, – сказал Теремон, ускоряя шаг, и ушел, не оглядываясь.

После этого он уже не так бесшабашно разгуливал по лесу. Он облюбовал относительно необитаемую поляну и устроил себе уютную берлогу под небольшим пригорком. Рядом рос куст, обильно усыпанный съедобными красными ягодами, а дерево напротив, когда он его потряс, обрушило на него град крупных желтых орехов с вкусным темным ядрышком. Теремон обследовал близлежащий ручеек – не водится ли там что-нибудь такое, что можно поймать; но там ничего не было, кроме крохотных мальков, да и тех, как сообразил Теремон, придется есть сырыми, если наловишь: ему нечем было разжечь костер.

Жить на одних ягодах и орехах Теремону не слишком улыбалось, но пару дней можно было потерпеть.

Он уже значительно постройнел – единственный положительный эффект вселенского бедствия. Лучше переждать здесь, пока все не уляжется.

В том, что все как-то уляжется, Теремон был почти уверен. Разум вернется к людям, рано или поздно. По крайней мере, он надеялся на это, помня, как далеко продвинулся сам по сравнению с первыми моментами хаоса, вызванными Звездами в его мозгу.

С каждым днем он чувствовал себя все устойчивее, все пригоднее для жизни. Ему казалось, что он почти полностью обрел свое прежнее «я» – еще немного шаткое, немного нервное, но тут уж ничего не поделаешь. Главное, что он в здравом уме. Он убедился, что в ту Ночь получил менее жестокую встряску, чем большинство других: оказалось, что он сильнее прочих, крепче рассудком, более способен выдержать опасный для психики опыт. Но возможно, и другие, даже те, кто пострадали гораздо сильнее его, теперь начнут оправляться, и вскоре можно будет без опаски выйти и посмотреть, делается ли что-нибудь ради восстановления прежнего мира.

А пока что надо затаиться и не дать какому-нибудь психопату убить себя. Пусть они покончат друг с другом как можно скорее, а там он выглянет и посмотрит, что творится вокруг. План не особенно мужественный, зато разумный.

Он постоянно думал о том, что стало с теми, кто был с ним в обсерватории, когда настала Тьма. С Бинеем, с Ширимом, с Атором. С Сиферрой.

Особенно с Сиферрой.

Теремона все время тянуло пойти поискать ее. В долгие часы одиночества он воображал себе, как встретится с ней в лесу. Как они будут странствовать вдвоем по этому изменившемуся, опасному миру, оберегая друг друга…

Его влекло к Сиферре с самого начала, хотя он и понимал, что здесь ему ничего не светит: Сиферра, несмотря на свою красоту, принадлежала к тем людям, которые полностью довольствуются собой, и не нуждалась в мужском обществе – да и в женском тоже. Порой ему удавалось уговорить ее пойти с ним куда-нибудь, но она неизменно и хладнокровно удерживала его на безопасном расстоянии.

Теремон обладал достаточным жизненным опытом, чтобы понять, что никакими разговорами столь прочный барьер не пробьешь. Он давно уже пришел к выводу, что женщину, которая чего-то стоит, соблазнить нельзя: остается предоставить всю инициативу ей, и если она не собирается этим воспользоваться, мало что может настроить ее иначе. А за последний год его отношения с Сиферрой окончательно испортились. Она ополчилась на него – и не без причины, покаянно сознавал Теремон, – как только он начал свою злосчастную сатирическую кампанию против Атора и его сторонников.

Однако ближе к концу он стал чувствовать, что Сиферра слабеет, что она становится к нему неравнодушна вопреки самой себе. Зачем в противном случае было приглашать его в обсерваторию смотреть затмение, невзирая на категорический запрет Атора? В тот вечер был момент, когда между ними возникла настоящая близость.

Но потом все пришло разом: Тьма, Звезды, толпа, хаос. И все оборвалось. Но он мог бы разыскать ее…

Мы бы хорошо спелись, думал он. Мы были бы отличной парой – наблюдательной, умелой, нацеленной на выживание. Мы нашли бы себе место в будущей цивилизации, какой бы она ни была.

И если между нами раньше существовал какой-то психологический барьер, сейчас он, скорее всего, перестанет быть препятствием для Сиферры. Мир стал другим, и нужно жить по-новому, если хочешь выжить.

Но как найти Сиферру? Никакие средства связи больше не работают, насколько ему известно. Она – одна из миллионов людей, рассеянных по округе. В одном только этом лесу, должно быть, скрываются многие тысячи – и ничто не указывает на то, что Сиферра именно здесь. Она вполне может находиться в пятидесяти милях отсюда. А может быть, уже мертва. Искать ее – безнадежная затея: легче найти пресловутую иголку в стоге сена. Стог – это добрые несколько округов, а иголка, может быть, с каждым часом уходит все дальше и дальше. Только по чистой случайности может он отыскать Сиферру – как и любого из своих знакомых.

Однако чем более Теремон раздумывал над этим, тем менее невозможной казалась ему эта задача, и наконец он стал считать ее вполне осуществимой.

Возможно, этот растущий оптимизм проистекал из его отшельнической жизни. Теремону нечего было делать, кроме как часами сидеть у ручья, следя за юркими мальками – и думать. И в процессе этих бесконечных размышлений задача розыска Сиферры превратилась из невозможной в невероятную, из невероятной в трудную, из трудной в непростую, из непростой в выполнимую, из выполнимой в легкую.

Нужно просто-напросто, сказал себе Теремон, вернуться в лес и заручиться помощью сравнительно нормальных. Сказать им, кого он ищет, описать Сиферру. Пустить по лесу слух. Применить свои журналистские навыки. Использовать свою славу. Сказать: «Я Теремон 762-й. Тот самый, из „Хроники“. Помогите мне – и вы не пожалеете. Хотите, чтобы ваше имя появилось в газете? Хотите прославиться? Это в моих силах. Ничего, что газета пока не выходит. Рано или поздно она выйдет, я снова начну в ней работать, и вы прочтете о себе прямо на первой полосе. Можете на это рассчитывать. Только помогите мне найти женщину, которую я разыскиваю».