В дороге мы терпели все неприятности бродячей жизни. Я питался сухой травой, а хозяин утолял свой голод гнилым сладковатым картофелем, подобранным на поле у дороги. Избегая людей, мы двигались по узким дорожкам, как раненые солдаты, покидающие поле битвы.

В село Хуанпу мы зашли в тот день, когда там впервые открылась коллективная столовая, от которой нам в нос ударил крепкий запах еды. Я слышал, как в животе хозяина что-то забурчало. Он взглянул на меня глазами, полными слез. Вытерев покрасневшие глаза грязной рукой, он громко сказал:

– Проклятье, Чернявчик, чего мы боимся? Чего прячемся? Разве мы совершили что-то постыдное? У нас совесть чиста и нам нечего стыдиться. Ты заработал рабочую травму, поэтому власть должна была бы тобой заниматься. А вместо неё эту заботу взял на себя я. Ну, пойдем к селу!

Хозяин повел меня, а вместе со мной целую армию мух, к коллективной столовой, где на открытом воздухе подавали людям пирожки из бараньего мяса. Как только из кухни выносили их на решетке и клали на стол, они мгновенно исчезали. Одни из тех, кому удавалось схватить пирожки, держали их деревянными палочками и, склонив голову, жевали. Другие же, перебрасывая пирожки из руки в руку, дули на них и остужали.

Своим появлением мы тут же привлекли к себе внимание. Мы были грязные и жалкие. Своим отталкивающим видом, неприятным запахом и изможденными телами мы ошеломили людей, и может быть, даже вызывали тошноту и отбивали аппетит. Когда хозяин смахнул с меня мух своим веником и они, разлетевшиеся во все стороны, расселись на горячие пирожки и кухонную утварь, люди негодующе зашумели.

Толстая женщина в белом халате, видимо, начальница столовой, подбежала к нам на расстояние нескольких метров и, заткнув нос, прогундосила:

– Что вы тут делаете? Убирайтесь прочь!

Один мужчина, узнав хозяина, воскликнул:

– Эй! Это ты, Лань Лянь из села Симэнь?

Хозяин покосился на него и, ничего не отвечая, отвел меня на середину двора. Люди там от нас разбежались.

– Он – последний единоличник в уезде Гаоми, его в районе Чанвей все хорошо знают, – продолжал мужчина. – Его осел вытворял чудеса: умел летать, забил до смерти двух свирепых волков и покусал десяток людей, но, к сожалению, кажется, повредил ногу, ведь так?

Толстуха закричала нам вдогонку:

– Убирайтесь отсюда! Единоличников не обслуживаем!

Хозяин остановился, и печальным, и одновременно резким тоном ответил:

– Ты, жирная свинья, я – единоличник, а поэтому скорее умру с голода, чем попрошу обслужить меня. Но мой осел возил на работе председателя уезда, и когда спускался с горы, попал копытом в щель между камнями и сломал ногу. Это рабочая травма или нет? Если рабочая, то вы обязаны обслужить его.

Хозяин впервые в жизни так грубо ругался с людьми. Синее пятно на его щеке почернело, лицо вытянулось, как у общипанного, да к тому же еще и вонючего петуха. В таком виде он начал приближаться к толстухе, та стала отступать, пока не заплакала, закрыв лицо руками, и бросилась наутек.

Какой-то мужчина в сильно изношенной униформе, с пробором в волосах на голове, похожий на партийного управленца, чистя зубы заостренной палочкой, подошел к нам и, оглядывая нас с ног до головы, спросил:

– Что вам надо?

– Накормить осла, нагреть воды и помыть его, а затем вызвать ветеринара, чтобы забинтовать искалеченную ногу.

Партиец крикнул в сторону кухни, и оттуда тут же прибежало несколько мужчин.

– Приготовьте всё, что он говорит. И быстро!

Люди помыли меня. Врач обработал рану йодом, наложил на нее мазь и плотно обмотал марлей. Потом они раздобыли для меня ячменя и люцерны.

Пока я уплетал ячмень и люцерну, люди принесли и поставили перед хозяином миску с горячими пирожками. Один из них, видимо, повар тихо сказал:

– Ешь, брат, не упирайся. Ешь всё, что дают. О завтрашнем дне не стоит думать. А твой осел не протянет долго. Немного посопротивляется, а когда устанет бороться, настанет ему конец.

Сгорбленный хозяин сидел на двух обломках кирпича, уложенных друг на друга, и не отрывал глаз от моей забинтованной ноги. Он, кажется, даже не слышал то, что сказал ему повар. В его животе опять что-то забурлило, и я догадывался, каким огромным соблазном были для него жареные мясные пирожки. Я несколько раз замечал, как он протягивал к ним свою черную, грязную руку, но в последний миг останавливал ее.