Шрифт:
В полдень мне на веревке опустили кусок солонины и флягу с водой. Я не прикоснулся к еде. Нет, им не удастся довезти меня живым до берегов их проклятой Испании. Я оставлю без дела ее прославленных палачей. К чему мне жизнь? Все погибли. Старый Хуан Монтехо, мой верный друг Армандо, моя Аола. В последний раз я видел ее за минуту до того, как меня сбила лошадь. Зажав в руке дымящийся пистолет, она тяжелым мачете отбивалась от наседавших со всех сторон солдат. Женщины Кубы всегда умели держать в руках оружие! Не зря ведь в их жилах текла кровь трех континентов…
Фрегат сильно качало. Видно, подул свежий ветер. Я молил бога, чтобы он послал шторм покрепче и чтобы океан похоронил вместе со мной и всех тех, кто находился там, наверху.
В одну из ночей я проснулся от знакомого скрипа. Кто-то открывал люк трюма, в котором я сидел. К моим ногам упал мокрый канат, и я услышал голос Аолы. Всего два слова:
— Энрике, быстрей!
Не думая ни о чем, я ухватился за канат и полез по нему. Ноги у меня были скованы, и мне с большим трудом удалось выбраться наружу. Аола помогла мне…
Было темно, фрегат шел под всеми-парусами, зарываясь в крутую волну. У люка, положив голову на бухту якорного каната, спал часовой. Возле него валялась пустая плетенка из-под вина. Я вынул у него из-за пояса пистолет. Аола схватила меня за руку, и мы быстро перебежали освещенную фонарем часть палубы.
— Они пьянствовали до полуночи, — шепнула мне Аола. — И теперь их окончательно укачало — и вино, и море. Быстрей, Энрике! За кормой шлюпка. Быстрей, ее может захлестнуть волной.
— Погоди, Аола! — сказал я. — Пока жив Педро Форменас, я не уйду с этого корабля.
— Быстрее, Энрике! — повторила она. — Быстрее в шлюпку! Клянусь тебе небом, Педро Форменас уже полчаса как мертв, — и, откинув плащ, Аола показала мне пустые ножны от своего маленького стилета [35] , который сделал ей старый Хуан Монтехо.
Волны подхватили нашу шлюпку и швырнули ее в сторону. Через несколько секунд освещенные окна фрегата были уже далеко от нас. Аола вынула ключ и открыла замок моих кандалов.
35
Короткий кож с обоюдоострым узким лезвием.
— Собака Форменас носил этот ключ под сорочкой вместе с крестом на одной цепи. Я взяла ключ и оставила ему два креста: его собственный и тот, что был вырезан отцом на рукоятке моего стилета.
— Как ты попала на фрегат?
— В толпе пленных меня заметил все тот же дон Педро. Он ткнул в меня пальцем и сказал: «Эта девчонка принадлежит мне. Стоит ли ее вешать? Отвезите-ка лучше дикарку на фрегат. Пусть послужит своему хозяину за долги, которые не успел мне отдать ее бродяга отец». Меня отвезли на корабль. Я прислуживала важным сеньорам и прибирала каюту Педро Форменаса. Я снимала с него сапоги, а он приговаривал: «В Испании ты посмотришь, как прикончат твоего Энрике, а потом я сделаю все, чтобы ты утешилась. Ты очень красива, и тебе нечего делать на диком острове. Ты будешь жить в Кастильи и будешь довольна своей жизнью со мною. Клянусь тебе моим золотом». Сегодня вечером, когда началась качка, все сеньоры, чтобы их поменьше мутило, приказали раскупорить дюжину бутылок с вином и гуаро. Одну из них я отнесла часовому. Дон Форменас так напился, что едва дополз до каюты. Я отомстила ему за своего отца, за себя, за наших земляков… Бог простит меня. Остальное ты знаешь.
Всю ночь шлюпку бросало волнами. Я сидел на веслах стараясь держать ее по ветру, Аола отчерпывала ладонями воду. К утру шторм утих. Кругом было море, теплое и мелкое Карибское море. Над головой безоблачное ярко-синее небо. Мы не знали, куда нас угнал ветер и в какой стороне берег. Течение медленно несло шлюпку, и я решил не грести, чтобы сохранить силы. Аола успела захватить с собой только кусок жареного мяса и плетенку с водой. Этого было очень мало. Прошел день, потом еще один. Солнце стояло над головой — беспощадное солнце Карибского моря. Оно по каплям выпивало драгоценную влагу, спрятанную в нас, словно знало, что нам нечем ее пополнить. Воды в плетенке осталось меньше трети, мясо было давно съедено.
По ночам Аола бредила. Ей казалось, что за бортом плещет не соленая морская волна, а прозрачный звонкий ручей, тот, что беззаботно бежал многие годы около дома, в котором она родилась. Я прикладывал к ее сухим губам плетенку, но она отводила мои руки.
— Нет, нет! — говорила Аола хриплым шепотом. — Нет, нет. Береги воду. Один бог ведает, сколько нам еще плыть, до берега.
В это время года нельзя было рассчитывать на дождь Солнце! Благословенное солнце моей щедрой родины! Я проклинал его, я ненавидел его. Оно отнимало жизнь у моей Аолы!..
На третью ночь она сказала мне:
— Ты совсем выбился из сил. А я сегодня чувствую себя бодрее. Верно, берег близко… Ты видел, перед закатом над водой пролетели чайки? Значит, скоро берег. Ты усни, Энрике. А я посижу…
Я лег на не успевшие еще остыть доски стланей и смотрел на Аолу. Она сидела на носу лодки, освещенная луной. Я никогда не забуду ее тонкий профиль и волну густых волос, перехваченных у затылка цветным ремешком. Я лежал на дне лодки и смотрел на Аолу, и я не чувствовал голода, и мне не хотелось пить. На закате мы видели чаек. Они никогда не улетают далеко от берега. Но хватит ли у нас сил прожить без воды еще один день? Жаркий день… Я не заметил, как уснул. Мне ничего не снилось…