Шрифт:
– Шингарёв? – вспоминал брат. – Это который перед войной выступал против военного бюджета?
– Ну, сейчас совсем другое! Теперь он даже председатель думской военной комиссии. И – в Особом Совещании по обороне. Он очень старается следить, что на фронте.
– Это хорошо. Ну, зайдём кофейку выпить, что ли?
Зашли в буфет, сели.
– Знаешь, этот горящий идеал? С ранней юности уже виновен перед народом. Блестяще кончил естественный факультет, оставляли на кафедре ботаники – ушёл искать правду жизни. Потом кончил и медицинский: считал, что именно врач лучше всего может сближать народ и интеллигенцию. Знаешь эту интеллигентскую крайность: ничего не ст'oят ни наука, ни искусство, ни политика, если не служат народу?
Да какая же крайность? – выражало лицо брата, с напористым наклоном. И военное дело – тоже ведь?..
– Пошёл врачом, без земского жалованья даже. От дифтеритного ребёнка едва не умер. Собрал статистику «Вымирающая деревня» – жуткая книга. Два издания, 901-го года, – и до сих пор её спрашивают. Он просто знаешь кто? Народный радетель. И вот – даже националисты так одобрили его, что сняли своего кандидата, и председательство в военной комиссии уступили Шингарёву. А просто, понимаешь, он любит Россию и любит людей, и все это чувствуют, даже в Думе. Враги кадетов ненавидят Милюкова, Родичева, кого хочешь, только не его.
– А зачем ему я? Меня он – зачем?.. А сколько ему лет?
– Скажу точно… Сорок семь.
– Ну, раз старше меня, то иду.
– Честно говоря, он про тебя знает, что ты – опальный, за правду пострадал.
– Ну вот! Рассказала?
Что ж, пока нет Гучкова – отлично и к Шингарёву. Всё равно начинать Петербург… Разным духом надо подышать, это впрок.
– А как: с глазу на глаз? Или званый вечер?
– Да какой званый вечер в понедельник? Девиз: не жить лучше народа. Никакой никогда прислуги. Бутерброды если будут – то с чёрным хлебом, не с ситником. Да картошка.
– А ты со мной?
– Звали.
Уже на Знаменской площади колотнуло сердце: тоже своё, не откинешь. А повернули на Невский – эта прямь! эта даль! даже в пасмури свинцовой под аспидным небом. И, неясно, шпиль адмиралтейский – как награда в дальнем пути.
Вот так, далеко и прямо, перед Воротынцевым открывалось теперь: действовать!
19
С первых дней этой войны кадеты попали в неожиданное и сложное положение. Даже не в днях первых, а в самых первых часах всеобщей мобилизации во всенародном и даже общественном настроении властно проступил тот самый «патриотизм», которым до сих пор бранились и о котором даже думать забыли как о реальности. И выступить против этой войны, как выступали против Японской, – сразу оказалось невозможным. И невозможно стало вообще поносить правительство, как делали всё время, – потому что оно внезапно оказалось популярным. И кадетским лидерам оставалось определить:
Да будут забыты внутренние распри. Да укрепится единение царя с народом.
Не возомнить, что кадеты полюбили царя, но уже формировался у них проницательный, дальний расчёт: вступив в войну в союзе с Англией и Францией, русский император сам себя отдал в руки великих западных демократий, и будущая победа будет – уже не царя, но – свободной русской общественности. Довольно быстро кадеты сообразили и даже нашли вкус в патриотизме: не в примитивном дикарском смысле – к России как обиталищу русского духа, но – к государству, крепко сколоченному, твердо ставшему, в котором есть где пожить и есть чем поуправлять, войдя в наследство.
Отложим наши споры… Удержать положение России в ряду мировых держав…
Неяркий, но в своих средних решениях упорнолобый, Милюков протолкнёт черезо всю войну:
Константинополь и достаточная часть примыкающих берегов, Hinterland… Ключи от Босфора и Дарданелл, Олегов щит на вратах Царьграда – вот заветные мечты русского народа во все времена его бытия.
Ну и добавочно:
Защита культуры и духовных ценностей от варварского набега германского милитаризма. Эта война – во имя уничтожения всякой войны.
И Милюков с Пуришкевичем в Думе публично обменялись рукопожатием.
Но так безотказно поддержав свою ненавидимую отечественную власть, в какое же кадеты попали положение? – идти в хвосте за правительством? Немыслимо! К такой роли они не привыкли! Значит, у них не было теперь иного выхода, как опередить правительство в патриотизме и даже в самой борьбе с германским милитаризмом. И даже оттеснять правительство от многого, что связано с войной (не от ведения военных действий, конечно), и тем временем захватывать повсюду как можно больше видных мест.