– Да как вам сказать, Люба… Мы все понимаем, что в тот момент Гинер был как бы не в себе, ведь он потерял любимого человека…

– А что он был как раз в себе и признался во всем, потому что понял, кто убил Валю, и испугался за свою шкуру, вернее, жизнь, вы не допускаете? Может, он просто спрятался сначала в следственном изоляторе, а потом и в тюрьме?

– Очень интересно, – покачала головой Лиза. – Да, действительно… Что ж, Люба, еще раз спасибо вам. Если вспомните что-нибудь еще – звоните.

– Подождите… Как там Вадим? Что с ним?

– В октябре за городом был обнаружен труп Киры, – проговорила Лиза. – Когда мы нашли вашего мужа и предъявили ему обвинение в убийстве, то он сказал, что это сделали вы. Что вы сначала убили свою сестру ради наследства, а потом избавились от Киры, как от свидетеля, подслушавшего вас…

– Что-о-о??? Боже… Я – убила Киру? Он так сказал?!..

– Думаю, вы правильно сделали, что ушли от Вадима.

– Так кто же все-таки убил эту девушку? Киру?

– Вадим. Он уже во всем признался, и его ждет суд…

– Вадим – убийца… Кто бы мог подумать, что человек может дойти до такого… Но зачем? Ведь Кира не услышала ничего особенного. Я просто пришла и сказала…

– Да-да. Я помню, что вы сказали, Люба. Но Вадим допускал, что это вы убили вашу сестру, и если арестуют вас, то вы, учитывая ваши неприязненные с ним отношения, не станете молчать и скажете, что действовали по его плану или что-нибудь в этом роде… Понимаете, просто сейчас, когда перед ним замаячили очень крупные деньги из наследства вашей сестры, он не мог допустить, чтобы хоть кто-то помешал ему их получить. Чтобы на него легла даже тень убийства… К тому же он допускал возможность того, что его самого обвинят в этом убийстве и что Кира, тоже в силу их испорченных отношений, не согласится подтвердить его алиби на тот день. Хотя известно, что она была там, у вас дома…

– Вадим – убийца, – повторяла про себя потрясенная Люба. – И как же он ее убил?

– Ремнем. Люба, Люба с вами все в порядке? Люба?!

Детский парк из-за снега казался чистым и ухоженным. Побелели карусели, скамейки, дорожки, пышные высокие ели, ровные ряды стриженых кустов вдоль аллей, и только на одной заснеженной площадке бронзовые фигурки зверушек – лисица, заяц, медвежонок, олененок, волк – казались не тронутыми зимой, снег не касался их, и выглядели они совсем как тогда, тем летом, когда Густав Валенштайм увидел их в первый раз.

Сколько лет прошло, а этих бронзовых зверей ему не забыть никогда. Как не забыть и нежных женских рук, сотворивших их.

Валя, Валентина. Никто не знает, как он любил ее все эти годы, как страдал, видя вспыхнувшее ее чувство к Фридриху, его брату. Почему Фридрих, а не он, Густав? Ведь это он первым заметил и оценил ее, первым взял за руку и привез в Германию, поселил в своем доме, окружил ее теплотой и заботой. Как так случилось, что она не заметила его долгих, пронзительных взглядов, его нежности, его любви? Безусловно, он был старше ее, но неужели только это не позволило ей взглянуть на него как на мужчину? Да и что это за возраст – сорок лет?! Он был молодой еще мужчина, но Фридрих, конечно, был моложе, на целых пять лет. Они даже внешне были схожи, это все отмечали.

Поначалу, когда Валентина жила в его доме, он тайком наблюдал за ней, любовался ею. Ее походка, движения, голос, взгляд, улыбка – как много бы он отдал, чтобы все вернуть.

Большой дом, ее шаги тонут в мягких коврах, ее войлочные тапочки шелестят по паркету. Вот она входит в гостиную, принесла из сада букет свежих белых роз, положила на стол и отправилась на поиски вазы. Нашла ее на кухне в буфете, налила воды (он готов был часами слушать звуки, издаваемые ею, неважно, что она делала!), вернулась в гостиную, чтобы поставить цветы в воду. Какое же одухотворенное у нее было при этом лицо, какой восторг она испытывала, когда видела проявления красоты во всем, особенно в природе. Любовалась бабочками, порхавшими над клумбами с лютиками, латинское название которых запомнила сразу, да только никогда не произносила это сложное слово вслух:

– Разве можно назвать эти роскошные цветы дурацким словом «ранункулюс»? Это пусть ботаники их так называют, а мы с вами будем звать их лютиками, хорошо?

Солнце играло в ее огненных волосах, переливавшихся всеми оттенками золота. Нежная кожа ее казалась прозрачной, можно было разглядеть на висках бледно-голубые сосуды. Огромные внимательные глаза впитывали в себя весь окружающий мир с немым восхищением.

Густав приказал кухарке готовить только ту еду, которую любила Валентина. Русская же девочка, совершенно равнодушная к еде, этого даже не замечала. Бедная Эмма научилась готовить борщ, лепила, тихо поругиваясь (и одновременно обожая «Валейтин»), пельмени, пекла блины. Валя же, тихо поедая это с задумчивым видом, уносилась куда-то ввысь своими мечтами, видениями, связанными с ее новыми проектами, вынашивая в себе эскизы будущих работ.

День, когда Густав познакомил Валентину с братом, стал для него самым несчастным. Может, Валя и не придала особого значения этому знакомству и, общаясь с младшим братом своего благодетеля, ограничивалась лишь проявлением вежливости. Фридрих же буквально глаз не спускал с Вали. Они сидели друг напротив друга за столом, их разделяла большая ваза с персиками, и Фридрих незаметно, как ему казалось, один за другим опускал их на вышитую скатерть, чтобы только получше видеть русскую гостью. Она же была тиха, учтива и как-то холодновато, дежурно улыбалась. Понятное дело, что в тот день никакой искры между ними не вспыхнуло. Фридрих, да, он был покорен красотой и загадочностью Вали, сама же Валентина, казалось, никак не могла вынырнуть из своего волшебного сна, вызванного долгим перелетом и погружением в новый для нее мир.