Поэтому без службы И.Я. Незнайко оставался недолго, заняв должность переводчика японского языка в Городском управлении и пробыв в ней до марта 1941 года. Еще раз дадим слово нашему герою: «Служба была, конечно, с японцами нелегкая, приходилось терпеть и стремиться всячески защищать соотечественников и русские дела. Ясно, я с самого начала и до конца симпатиями со стороны японцев не пользовался и повышения по службе не имел, да и не стремился искать их, так как знал, что от японцев это можно заслужить лишь в том случае, когда будешь служить японцам. Быть их агентом, продавать и предавать русских подобно Грибановскому [159] (последние два слова вписаны в протокол другими чернилами. —А.К.)».

Кривил ли душой Исидор Незнайко перед следователями Смерша в 1945 году, рассказывая о своих сложных отношениях с японцами? Уверен, что нет. Достаточно вспомнить историю его обучения в Токийской семинарии, службу по перевозке прахов русских солдат, павших в войне с японцами, — все это вряд ли способствовало развитию в душе востоковеда столь модной ныне среди россиян беззаветной японофилии. Сейчас мало кто знает и вспоминает об отношениях русских и японцев в Маньчжурии после продажи КВЖД, но вот лишь несколько строк из большой статьи «Японская палка бьет так же больно, как и Сталинская» [160] . Автор — поэтесса и публицист, сторонник фашистской партии Марианна Колосова [161] , которую даже самые злые языки не могли бы обвинить в симпатиях к Советской России. «Вспомним, прежде всего, те распростертые объятия, которыми встретила русская эмиграция, проживающая в Маньчжурии, пришедших туда завоевателей — японцев. О, как верило тогда большинство эмигрантов, что японцы идут бороться против — “мирового зла” — коммунизма, что следующий поход японцев на территорию России, для освобождения ее от власти коммунистов, закончится торжеством мировой справедливости». А скептиков среди русских эмигрантов, которые сомневались в бескорыстном благородстве японцев в отношении России и коммунизма, сами же эмигранты объявляли болыпевизанами и «советскими патриотами».

В 1935 году декорации изменились. Вместо «распростертых объятий» русской эмиграции в адрес японцев показались конвульсивно сжатые кулаки, вместо приветственных криков «банзай» все чаще стали слышаться заглушенные проклятия.

Люди не меняют своих симпатий на антипатии ни с того ни с чего, для таких перемен, всегда имеются серьезные причины. А причины были серьезные. Унижение и оплевывание русского национального достоинства, ставка японцев на центробежные силы эмиграции, насильственное подчинение всей патриотической русской эмиграции органу, выполняющему функции жандармерии, — Бюро по делам русских эмигрантов, насильственное навязывание в «вожди» эмиграции, ненавидимого и презираемого всей эмиграцией никчемного человека и продажного политика—атамана Семенова, насильственная мобилизационная запись всех эмигрантов, способных носить оружие, в «союз дальневосточных военных», который должен в недалеком будущем вести в поход на Россию «русских людей под желтым соусом а-ля борьба с коммунизмом».

Все события, описанные Колосовой, происходили не просто на глазах старшего переводчика управления КВЖД, но и при его участии, и, конечно, все это продолжало формировать в нем объективное понимание роли Японии тех лет на Дальнем Востоке, его позицию по отношению к своей второй родине.

Сохранилось немало вырезок из эмигрантских газет, подтверждающих совсем другие, не похожие на чувства к японцам отношения нашего героя с эмигрантской общиной: «Со стороны же русских и русских кругов я пользовался уважением, кроме бюро эмигрантов. Знаком уважения ко мне может служить теплая отзывчивость граждан и общественности при исполнении 25-лет. юбилея моей работы, в то время широко и тепло отмеченного в русской прессе.

В марте месяце 1941 года я решил уволиться со службы в Городском Управлении. Стремясь переехать в Шанхай, куца в 1940 годуя отправил двух сыновей с тем, чтобы они не попали под мобилизацию, проводимую японцами в то время для военной подготовки.

Причину моего увольнения я мотивировал тяжелой болезнью и необходимостью перемены климата и курортного лечения в Циндао. После увольнения полиция дала мне разрешение на выезд в Циндао сроком на 4 месяца.

Постарался быстро ликвидировать свое имущество, выехал, для отвода глаз, сначала в Циндао, а затем переехал в Шанхай в надежде, что там, наконец, моя душа и сердце, утомленные от японского гнета, отдохнут. Но мои мечты не оправдались, так как их властительство и там появилось после объявления войны с Америкой.

В Шанхае, по-прежнему страдая недугом моей болезни, перенес тяжелую и сложную операцию, и после того как немного окреп, издал мой учебник японского языка. Решил пробраться обратно в Харбин, где, как считал, мне будет легче прожить, чем в Шанхае. Списался и получил вызов-приглашение не на государственную службу, а в акционерное общество газовых предприятий.

В октябре 1942 года возвратился в Харбин».

И еще. Было бы удивительно, если бы такой знаток японского языка и профессионал-практик, как Исидор Незнайко, не написал учебник. Пожалуй, это одно из самых экзотических по дате и месту выхода пособий по изучению японского языка: Шанхай. 1942 год. На светло-коричневой от времени обложке — фамилия автора, должность на японском языке и название: «Переводчик ниппонского языка. Учебник практического изучения ниппонского разговорного языка. С приложением практических разговоров и словарей».

В довольно длинном авторском предисловии несколько любопытных пассажей: «Настоящий скромный труд, предлагаемый в пособие жалающим (так в оригинале. —А.К.) изучать ниппонский язык, выпускается автором в свет в данный момент именно для указанной выше цели. Приурочив его выпуск в память исполняющегося в июне месяце сего года славного Тридцатилетнего Юбилея автора по случаю окончания им Духовной семинарии в Ниппон гор. Токио в 1921 году и безпрерывной работы его на ниве взаимного понимания и сближения двух народов... При составлении настоящего учебника были использованы частично руководства по ниппонскому языку, выпущенные моим учителем и ректором Духовной Семинарии в Токио Иваном Акимовичем СЭНУМА, по которым я сам начал изучение ниппонского языка, за что считаю долгом выразить дорогому Ивану Акимовичу свою искреннюю благодарность и пользуясь этим случаем лишний раз свидетельствую ему свое уважение и благодарность за полученное воспитание и образование в Духовной Семинарии в Токио».

К сожалению, неизвестен тираж этого учебника, но, так или иначе, японские власти, по словам Незнайко, запретили ему продажу книги, равно как и ведение языковых курсов.

В 1943 году в Харбине был создан Комитет по переселению русских эмигрантов в Тогэнский район Маньчжурии, пригодный для земледелия и других видов сельского хозяйства, занятий подсобными промыслами, пчеловодством. Это было вызвано тем, что в начале 1940-х годов многие российские эмигранты, жившие в Харбине и его окрестностях, столкнулись с продовольственными проблемами, безработицей. С целью оказания помощи этим людям, а заодно и отселения их из «столицы Русской Атлантиды», как они сами называли Харбин, в дикие, пустынные районы