В 20-х числах апреля 1940 года Щеголев и Будзинский остались ночевать в гостях у их друга Виктора Салмина. «Поужинали, выпили, мы — умеренно, а Валерии — изрядно. И вот уже 12 часов, куранты бьют по радио, затем гимн. Валерия до этого уже лег спать, а тут встал, надел халат, встал по стойке смирно, затем с серьезным лицом поднял правую руку вверх, указывая куда-то в вышину. Ну, мы с Виктором переглядываемся, дескать, пьяное чудачество. Стали его уговаривать лечь спать. Он присел и говорит: «Я скоро умру. Так вот, завещаю тебе все книги, какие у меня есть: учебники французского бокса, дзюдо и так далее. А тебе — золотые часы и коллекцию драгоценных камней в футляре». Все это мы восприняли как пьяный бред, как могли, уговорили его лечь и заснуть. Наутро этот разговор не упоминался. А 24 апреля... было решено позвонить Валеричу. Звоню. Трубку взял Александр Александрович Григорович (сотрудник «Лаборатории-Х», упоминавшийся в 1950-х года на допросах Майрановского. — А. К.) и на мой вопрос о Валериче объявил: “Валерий Дмитриевич умер. Поехал в командировку и в вагоне умер. Похоронен на Крестовском кладбище, могила номер...”

В этот день или на другой мы поехали на кладбище, и верно — под этим номером обнаружили свежую могилу. Притащили здоровенную каменную плиту, положили в изголовье, постояли и... ушли. В дальнейшем, уже после войны, тот же Александр Александрович сообщил мне, что Валерия отравился, составив себе какой-то яд, и, хотя к нему подбежали, спасти не смогли...

Этот человек остался для меня памятен на всю жизнь, да и не только для меня, а для всех, знавших его. Я совершенно не имею намерения восторгаться им и обелять его дикие атавистические повадки или садизм. Удивляет и поражает другое: как могли у человека, в высшей степени образованного, начитанного и, я бы даже сказал, талантливого, уживаться качества, совершенно противоположные, которые можно назвать одним словом: “человеконенавистничество”».

Душитель-неврастеник Щеголев любил еще одно стихотворение, повествующее о его несбыточной мечте. Это «Мой приют» Спиридона Дрожжина:

Люблю я сельский мой приют,

Мой огород и сад тенистый,

Где вечером, окончив труд,

Сажусь под липою душистой;

Смотрю, как облачко плывёт,

Как тихо зорька догорает;

Жена мне ужин подаёт

Иль чай горячий наливает,

А ночь свой полог опускает

И на покой меня зовёт.

Но у палача не было и не могло быть приюта, жены и покоя, и это правильно — в любую эпоху. Даже если он очень любил стихи.

«Господа! Как вы знаете, Россия является в мире сильным государством. Она хвасталась званием цивилизованной державы. Другие люди также соглашались с этим. Поэтому о таких делах, как командирование в Японию учеников для обучения, она даже во сне не грезила. Но Японо-русская война усилила блеск Японии. Вместе с этим Россия также, по-видимому, изумилась японской цивилизации и после заключения мира безостановочно начала посылать в Японию студентов для обучения. Она приказывает изучать всю организацию японской культуры начиная с языка, и поэтому русские мальчики от 14 до 18 лет присылаются в Японию. Я намерен здесь поговорить с моими молодыми читателями о целях и других обстоятельствах этих предприимчивых мальчиков.

...мы поместили фотографию 10 русских учеников, находящихся в Японии. Среди них Трофим Юркевич и Федор Юркевич — братья. Они прибыли в Японию в прошлом году в сентябре. Остальные же 8 человек прибыли в конце ноября.

Какие же мотивы их прибытия в Японию?

По этому поводу нужно сказать, что еще до Японо-русской войны в Православную Семинарию в Канда на Суругадай приехали два ученика: Романовский и Легасов и, обучаясь в Японии только четыре года, возвратились на родину. Романовский сделался переводчиком в армии, а Легасов переводчиком в рыбопромышленном обществе. Первый из них находится в Харбине, а второй в Хабаровске. Результаты их обучения оказались очень хорошими. Поэтому вышеназванные 10 учеников также приехали для обучения в Японию на четыре года. Г. Александр Вилямовский приезжал в качестве их проводника. Они поступили в интернат Православной Семинарии. Попечителем их является архиепископ Николай, а инспектором — ректор Православной Семинарии г. Сэнума Какусабуро. Для того чтобы они совершенно прониклись японскими нравами и обычаями, они, как видно на фотографии, одеты в японское платье и обувь (гэга) совершенно в японском стиле. Но так как японские широкие штаны (хакама) походят на русскую женскую юбку, то мальчики сначала очень неохотно их одевали, но потом привыкли. Стульев европейских и столов они совершенно не употребляют и одинаково с японскими учениками садятся пред японскими столами, согнув колена. Они учатся, стройно сидя по-японски. Постели (футон) они употребляют также, как и говорят по-японски.

Из каких же сословий общества эти ученики? Братья Юркевич и Волков Александр из купеческого. Персяков Владимир—сын музыканта, другие все дети казаков и офицеров. Отсюда можно заключить, насколько русские дети, особенно казаки, после войны поняли фактическую силу Японии. Какое же воспитание получили эти мальчики на родине? Юркевич и Дзимбатов дошли до 3-го класса гимназии, другие же окончили низшую шкалу. Во время Японо-русской войны они жили в Маньчжурии и все знают более или менее по-китайски. Среди них Юркевич говорит по-китайски особенно хорошо. Теперь они едят совершенно одну японскую пищу. В январе они ели даже «зоони» (японские новогодние пирожки) и очень любят их. Они неподдельно говорили, что это вкусно. Русские все очень любят моги (пирожки из риса). Бывшие раньше в Японии Романовский и Легасов, как говорят; также очень любили моги. Русским не нравятся сырая рыба (сасими), улитки и осьминог; они называют эти блюда червями и содрогаются при одной мысли о еде их.

Интересно, какое впечатление произвела на этих мальчиков Япония, когда они приехали впервые. Братья Юркевичи, высадившись в Цуруга, изумлялись тесно построенным одним вблизи другого домам. Проезжая в Токио, в поезде при массе пассажиров они удивлялись тому, что их любезно спрашивали, куда они едут и все им объясняли. На их родине, если кто спросит дорогу, то люди с грубым и неприятным видом никогда не отвечают на вопрос.

Выехав из своей страны, переплыв через море 10 000 ри, не понимая ни востока, ни запада, приехав в чужое государство и увидев здесь людей, гораздо более любезных, нежели на их собственной родине, они в своем детском сердце обрадовались, и это, вероятно, также вызывает их изумление. Теперь они с радостью говорят об этом. Приехав в Токио, они очень удивлялись электрическому трамваю.

Из всего этого можно ясно понять, насколько их родина отстала от пути цивилизации.

Русские крестьяне, строя дома, накладывают горизонтально бревна одно на другое и из них делают стены. Крыша их устраивается также безобразно из бревен. Пропорционально затрачиваемому на постройку времени, красоты никакой не получается. В отличие от этого японская вертикальная постройка чрезвычайно удобна, поэтому ученики очень хвалят японские дома. В России не только нет запрещения курить табак мальчикам, но дети считают курение табаку совершенно обыкновенным делом. Поэтому эти ученики, приехав в Японию, курили даже сигары, и в последнее время, покупая папиросы “Сикисима” и “Ямато”, иногда курят. Конечно, в Православной Семинарии курение табаку запрещено и поэтому они курят секретно, за что директор делает им выговоры. Отсюда также можно заключить о низкой степени цивилизации в России.