– В четыре года, на пятом.

– Вот отчего и произошло все. Вероятно, вами правила женщина, не так ли?

– Не долго, – сказал рыжий конь, щелкнув зубами.

– Вы зашибли ее?

– Я слышал, что она никогда более не правила.

– А детей?

– Целые телеги.

– И мужчин?

– В свое время я скидывал и мужчин.

– Лягались? Становились на дыбы?

– Как придется. Упасть на спину через щит у экипажа также бывает недурно.

– Должно быть, вас очень боятся в городе?

– Меня прислали сюда, чтобы отделаться. Думаю, что там проводят время за разговорами о моих подвигах.

– Хотелось бы мне послушать это!

– Да, сэр. Ну, теперь вы все, джентльмены, спрашивали меня, что я могу делать. Сейчас покажу вам. Видите, вон там, у кабриолета, лежат два человека?

– Да, одному из них я принадлежу, другой объезжал меня, – сказал Род.

– Заставьте их выйти сюда на открытое место, и я покажу вам кое-что. Прикройте меня так, чтобы они не видели, что я собираюсь делать.

– То есть убить их? – протянул Род.

Дрожь ужаса пробежала между остальными, но рыжий конь ничего не заметил.

Рыжий конь очень ловко спрятался за группой остальных лошадей и, низко наклонив голову к земле, мотал ею движением, похожим на взмах косы, поглядывая вбок своими злыми глазами. Нельзя ошибиться, когда именно лошадь готовится сбить человека с ног.

– Видите? – сказал мой товарищ, поворачиваясь на сосновых иглах. – Недурно было бы, если бы женщина прошла тут, не правда ли?

– Заставьте их выйти! – крикнул рыжий конь, выгибая свою острую спину. – Неудобно среди этих высоких деревьев. Заставьте выйти… Ух!..

Удары Мульдона справа и слева. Я не представлял себе, чтобы старая лошадь могла так быстро поднять ногу. Оба удара попали прямо в ребра рыжего коня и заставили его задохнуться.

– За что это? – сердито сказал он, когда пришел в себя, но я заметил, что он не подошел к Мульдону ближе, чем нужно.

Мульдон ничего не ответил, но разговаривал сам с собой, ворча, как тогда, когда спускался с горы с тяжелым грузом. Мы называем это его пением, но, боюсь, что в действительности это нечто похуже. Рыжий конь пошумел и повизжал немного и наконец сказал, что, если Мульдон поступил так, потому что его укусил слепень, он примет его извинения.

– И получите, – сказал Мульдон, – в свое время любые извинения, в каких вы нуждаетесь. Простите, что я перебил вас, мистер Род, но я похож на Туиззи – у меня сильное дерганье в задних ногах.

– Ну, теперь я прошу внимания к моим словам, и вы узнаете кое-что, – продолжал Род, – эта рыжая кляча приходит на наше пастбище…

– Не заплатив за свое содержание, – вставила Тедда.

– Не заслужив своего содержания, и красноречиво рассказывает нам о журчащих ручейках и колеблющейся траве и о своем чистом, возвышенном, лошадином душевном настроении, которое не мешает ему сбрасывать женщин и детей. Вы слышали его речь, и некоторым из вас она показалась удивительно хорошей.

У Тэкк был виноватый вид, но она ничего не сказала.

– Мало-помалу он идет все дальше, как вы слышали.

– Я говорил абстрактно, – сказал рыжий конь изменившимся голосом.

– Хорошенько бы отхлестать эту абстрактность! Как я уже говорил, эта ваша абстрактность стремится нарушить мир и покой, абстрактно или не абстрактно, он ползет вперед, пока не доходит прямо до убийства – убийства тех, которые не сделали ему никакого вреда, только за то, что они владеют лошадьми.

– И знают, как управлять ими, – сказала Тедда. – Это еще хуже.

– Ну, во всяком случае, он не убил их, – сказал Марк. – Его избили бы до полусмерти, если бы он попробовал сделать это.

– Все равно, – ответил Род. – Он собирался сделать это, а если и нет, то все же, послушайся мы его совета, мы превратили бы это единственное место нашего отдыха в арену для дрессировки лошадей. Тогда вышло бы, что мы желаем, чтобы наши люди разгуливали здесь с уздами, и трубками, и хлыстами, и с руками, наполненными камнями, чтобы бросать их в нас, словно мы свиньи. Кроме того, за исключением Тедды, – и то, я думаю, дело в ее рте, а не в манерах – почти все лошади на этой ферме принадлежат женщинам, и все мы гордимся этим. А этот канзасский подсолнечник с наколенным грибом расхаживает себе по стране и хвастается, что сбрасывал женщин и детей. Не стану спорить, что женщина в кабриолете глупа. Соглашаюсь, что она отчаянно глупа, а дети еще того хуже – они шалят, встают, кричат, но, во всяком случае, скажу, что не наше дело опрокидывать их на дорогу.

– Мы не делаем этого, – сказал Дикон.

– Малютка пробовал вырвать у меня на память волос из хвоста осенью, когда я стоял в доме, и я не брыкался. Нам не стоит слушать этого, Бони. Мы ведь не жеребята, – сказал Дикон.

– Вы так думаете? Может быть, когда-нибудь вы попадете в давку в день выборов или на ярмарку в город, вам будет жарко, вы покроетесь пеной, мухи будут надоедать вам, вам захочется пить и надоест лавировать между экипажами. В это время кто-то шепнет вам за наглазниками, напомнит весь разговор о рабстве, неоспоримых правах и тому подобное, а вдруг начнут стрелять из пушки или вы заденете колесами и… ну и станете одной из тех лошадей, на которых нельзя положиться. Много раз бывал я там. Ребята, ведь я видел, как вас всех покупали или объезжали, клянусь моей репутацией, что ничего не выдумываю. Я рассказываю то, что испытал, а мне доводилось возить тяжести, каких и не пробовал никто из вас. Я родился с шишкой величиной с грецкий орех на передней ноге и с отвратительным нравом – хембльтонским, благодаря которому становишься угрюмым и кислым, как свернувшееся молоко. Даже маленький Рик не знает, чего мне стоило держаться спокойно, я сдерживал мой нрав и в конюшне, и в упряжке, и при переходах, и на пастбище, пока пот не струился с моих подков; тогда они подумали, что я болен, и дали мне слабительного.