Итак – школьно-колхозная революция не состоялась, из школы нас не выгнали, и надо было продолжать учебу вместо производительного труда на колхозных полях. "Правильные" учителя учили нас как надо, поэтому не запомнились. Расскажу об оригинальных. Историю преподавал Мычкин, длинный худой, с чеховской бородкой учитель из Ленинграда. За три месяца учебы мы усвоили с ним всего-навсего три страницы учебника. Зато я помню сведения из них почти дословно до сих пор. "Царский сын Будда удалился в пустыню и после многих лет раздумий и размышлений пришел к выводу, что высшее в мире блаженство – полный покой, бездействие, погружение в мысль и созерцание – НИРВАНА". Еще одна важная информация, записанная на белой обложке моей "тетради" – учебника по рентгенографии животных: "В 1242 году при городе Лас Навас де Толоса состоялась битва испанских кортесов (?) с маврами". Мычкин носился между партами и, потрясая бородой, заставлял каждого записывать и повторять без конца эти бесценные сведения. Что дальше стало с Буддой и чем окончилась битва при Лас Навас де Толосе – осталось для нас величайшей тайной, как впрочем и вся История. Разозленный нашей тупостью и ленью, Мычкин даже слегка поколачивал своих учеников со словами: "Проснись, олух!". Однажды, когда в классе было особенно холодно, Мычкин скомандовал для сугрева: "Бокс, ряд на ряд!". При этом он сам ввязался в этот "сугрев", достаточно больно пиная своих питомцев. Неожиданно оба ряда объединились и от души воздали своему наставнику, действительно согревшись от удовольствия… Популярная частушка тех лет: "Мычкин, Мычкин, – дурная голова! Если "плохо" ты поставишь, мы убьем тебя!".

Учитель немецкого языка Берин был во всем антиподом Мычкина. Маленький горбун, с огромной лысой головой, большими лопухами ушей и ртом от уха до уха. Ходил он в огромных, явно не своих, валенках, из-за чего его походка очень напоминала утиную. Шею он укутывал шарфом и никогда не снимал длинный, видавший виды, пиджак (подозреваю, что под ним ничего не было). Он был страшно близорук, очки где-то потерял. Возможно, поэтому на его лице всегда блуждала какая-то детская беспомощная улыбка… По сравнению с другими учителями, он находился в заведомо худших условиях: наша вольница не желала учить язык врага, с которым воевали (народный герой Штирлиц, в совершенстве владеющий языком врага, в 1942 году еще не пользовался всеобщей известностью). Берин, по-видимому, тоже в совершенстве знал этот язык и любил его. Наскоро проскочив алфавит и "Анна унд Марта баден" из учебника, он начал учить нас, темных болванов, настоящему немецкому. Ему очень хотелось, чтобы его ученики также полюбили и знали язык Шиллера и Гете, надеясь увлечь нас, не принуждая. Прекрасный художник, Берин где-то изыскивал листы картона, на которых четким, иногда – готическим – шрифтом писал немецкие предложения в разных вариантах и пытался объяснить нам невеждам, чем и как отличается в разговорной речи давно прошедшее время от просто прошедшего, как строятся вопросительные предложения и другие премудрости. С упоением рассказывая все это у доски, он ничего, даже внимания, не требовал от орды, сидящей за партами. С нашей точки зрения, это был его существенный недостаток. Не вникая в науку, класс скучал, затем начал развлекаться в меру своих способностей. Туземный сорт тополя давал семена в виде зеленых шариков размером с горошину. Если набрать горошин в рот и выдувать их через трубочку из камыша, то летели они довольно далеко. Отдельные талантливые асы могли вести прицельный огонь очередями. Обычно на переменках разыгрывались дуэли и целые баталии. Большая голова Берина была идеальной целью для такой стрельбы. После первого попадания Берин смущенно улыбнулся и потер лысину. В дальнейшем стрельба велась залпами по команде "ПЛИ!". Учитель только умоляюще поднимал руки и говорил: "Не надо, ребята!", продолжая сеять разумное, доброе, вечное на твердолобую почву…

Однажды учителям выдали по большому кругу жмыха (макухи, шрота) – отходов из неочищенных семечек подсолнечника после отжима масла. Берин пришел к маме и спросил: "Из чего изготовляется этот удивительно вкусный продукт? Почему он до войны мне не попадался?". Мама не смогла ему разъяснить, что "удивительно вкусным продуктом" до войны кормили только свиней…

Взгляд из будущего. Немецкий язык я учил в школе, институте и при подготовке в аспирантуру, – в общей сложности – более десяти лет. Научился склонять der, die, das с небольшими ошибками, могу перевести со словарем "Anna und Marta baden". Ну, не встречались мне больше в жизни учителя, по лысине которых стреляли горохом…

Не знаю по каким причинам, возможно – для экономии, мы на пару месяцев переехали поближе к школе и стали жить вместе с Мильманами, шесть человек в одной комнатенке. Мне, как, наверное, маме и Тамиле, стало жить хуже. Я лишился своего ночного читального зала. Наш класс стал заниматься во вторую смену, и мне вменили чистку картошки для совместного обеда на шесть персон. Кастрюля была очень большая, так как производимое варево было для всех первым, вторым и десертом. Картошка, наоборот, была размера взрослого желудя. Сначала дело двигалось очень медленно и трудно. Постепенно я научился снимать тончайшие "мундиры" из своих желудей с большой скоростью. Руки все делали сами, и можно было в это время размышлять о чем угодно. Таким образом, у меня как бы прибавлялось свободное время. До сих пор не могу видеть, как небрежно кромсают картошку неумехи. Кстати, надо рассказать уже все о картошке: "основной продукт" той эпохи этого заслуживает. Во время войны целую картошку весной никто не сажал. Сажали "верхушки клубней картофеля". В специальных статьях в газетах, плакатах и даже на специальных курсах подробно освещалась технология этого дела. Для посадки отрезался только маленький сегмент с "глазками", специально готовился к посадке. Все остальное шло в пищу. Я думаю, этот способ спас тысячи и тысячи людей от голодной смерти. Крупные картофелины мы бережно сохраняли для больших праздников. Тогда все собирались за праздничным столом и его главным блюдом и украшением были "деруны" – оладьи из свеженатертого картофеля. Весной обнаружился еще один источник поступления "почти картофеля". При вскапывании огорода часто отрывались некие серые мешочки. Это оказался не выкопанный прошлогодний картофель, перезимовавший под глубоким снегом. В тонком коричневом "мундире" находилось сыпучее белое вещество: смесь крахмала и еще чего-то съедобного. Запах был, конечно, не Шанель номер 5, но вполне сносный – картошка не сгнила, а каким-то образом потеряла влагу. К тому времени я научился молоть откуда-то полученное зерно – пшеницу пополам с ячменем, затворять настоящее тесто на дрожжах и печь хлеб. Тонкость размола на самодельной мельнице по типу кофейной – "оставляла желать", поэтому хлеб получался еще более зернистый, чем современные элитный и лечебный… Связующая добавка крахмала и "еще чего-то съедобного" оказалась весьма кстати. До сих пор помню восхитительный вкус Своего Хлеба! Мама сначала недоверчиво смотрела на мои эксперименты, опасаясь, что я окончательно загублю хоть и малосъедобные продукты. Попробовав Хлеб, она удивленно протянула: "Вку-у-сно!". Тамила молча отщипывала маленькие кусочки, с чувством разжевывала их и с обожанием смотрела на меня – кормильца несчастного…

Кое-что для пропитания моих родных женщин мне удалось добывать путем отравления народа. Заслуживаю снисхождения, ибо не ведал, что творил… (Недавно прочитал статью экологов, о том, что в средние века жизнь народа была короткой тоже по этим причинам. А ведь среди них были мыслители – не мне чета!) Дело было так. Из Деребчина еще у нас была эмалированная мисочка, очень зеленая и очень нужная. Наконец она прохудилась, и мама сказала, что без этой мисочки она "як без рук". Желая вернуть ей руки, в тире за селом я откопал несколько свинцовых пулек от малокалиберных патронов. С – надцатой попытки, мне удалось заклепать свинцом (!) дырку так, что миска не протекала. Мама очень обрадовалась и похвасталась соседке неожиданной реставрацией потерянного. Немедленно я был завален горой прохудившейся посуды. Приходилось "просить пардону" у тех, чьи дырки значительно превышали размер пули. Остальным – "возвращал руки". Я, конечно, ничего не просил за работу, но благодарные "руки" всегда что-нибудь приносили съестное. Чтобы хоть немного оправдаться перед историей, хочу призвать весь народ: "ДЕТИ! НИКОГДА НЕ КЛЕПАЙТЕ ПИЩЕВУЮ ПОСУДУ СВИНЦОМ! МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ: ЭТО ОПАСНО ДЛЯ ВАШЕГО ЗДОРОВЬЯ! КАК ПОКАЗАЛИ ИССЛЕДОВАНИЯ АРХЕОЛОГОВ, ВСЕ ДРЕВНИЕ УМЕРЛИ ОТ ХОРОШЕГО ПИТАНИЯ СО СВИНЦОВОЙ ПОСУДЫ И УПОТРЕБЛЕНИЯ ДЛЯ ОКРАШИВАНИЯ ОДЕЖДЫ КРАСОК, СОДЕРЖАЩИХ МЫШЬЯК!" Здесь, правда, я допустил перебор: одежду мышьяком я не красил, честное пионерское!

Зимой 1943года мы переехали совсем близко к школе. Семья наших новых хозяев Фроловых состояла из замученной жизненными невзгодами женщины и выводка детей, старший из которых Валька был чуть моложе меня. Это были переселенцы со ставшей нам родной Тамбовщины. Глава семьи успел перед войной построить только саманную избу с плоской глиняной крышей. После его ухода на войну семья страшно бедствовала, голодала. От довоенной, тоже не самой роскошной жизни у них осталась старая собака, несколько кур и отощавший поросенок, которого берегли на черный день. Валька искал свою собаку не иначе как громкими криками: "Жучка, на! Кусок! Хлеба! С маслом!", – безуспешно надеясь, что, услышав о таких, невиданных даже для хозяина яствах, старая собака резво прибежит.

В сенях у Фроловых хранились подвешенными большие запасы табака – листьев и стеблей. Перед всеми праздниками на фронт готовились подарки. Женщины вязали шерстяные варежки с одним указательным пальцем "для стрельбы", теплые носки. Фроловы и мы, не имея другой шерсти, кроме собственной, могли готовить только махорку. Листья табака нарезались тоненькой лапшой. Стебли табака подсушивались в печке, затем дробились в большой деревянной ступе с ножным "приводом". На качающейся доске с одной стороны было закреплено "било", входящее в ступу, точной копии средства передвижения ведьм. "Ступач" (обычно – я), балансируя на шарнире доски, заставлял било с нужной силой дробить сухие стебли. Искусство было в том, чтобы не превратить драгоценный продукт в пыль, и получить максимум зерен нужного размера. Из полученной смеси отсеивались пыль и крупные куски (они снова шли в ступу). Нужную фракцию смешивали с нарезанными листьями. Это и была желанная махорка, которую насыпали в кисеты с трогательными вышитыми надписями для отправки на фронт. Часто в кисеты вкладывали письма неизвестному бойцу с пожеланиями и поздравлениями. Такие подарки на фронт были святым, истинно всенародным делом…

Разбирая запасы табака на стене, мы неожиданно обнаружили давно забытую волосатую свиную шкуру, которую перед самой войной не успел сдать хозяин. Надо заметить, что шкуры скота были стратегическим сырьем и подлежали обязательной сдаче. "Смалить кабана", как это делают сейчас, было запрещено. Найденную шкуру сдать уже было невозможно, кроме того она представляла собой большую пищевую ценность. На совете обеих семей было решено: чудом сохранившуюся шкуру втихомолку съесть. Шкура была расчленена и по частям, чтобы запах горелой шерсти не привлек внимания, осмалена в печке. После скобления и мытья, криминальная шкура была порезана на маленькие кусочки, заложена в большой чугун, залита водой и помещена в печь. Наши женщины уверяли своих нетерпеливых чад и друг друга, что у нас получится очень приличный и "крепкий" студень, который после застывания придется даже резать ножом, а разваренные кусочки шкуры нам вполне заменят мясо. Из литературы известно, как голодающие варили свои сапоги и спасались от голодной смерти. Но там была выделанная кожа, в которой уже был не тот смак и питательность. У нас же была Настоящая Живая Шкура, которую всегда для крепости кладут в студень! Пока чугун млел в печи, я рассказал обществу о способе обработки другой шкуры, которому был свидетелем и даже соучастником. Наша предыдущая хозяйка – хромая Паня, была какой-то шишкой в сельсовете и по этой причине считала, что некоторые законы писаны не для нее. Она выкормила здоровенного кабана и решила умертвить его тайно, чтобы не сдавать шкуру. Рано утром, когда все разбежались, дед-специалист прирезал несчастное животное. Я учился во вторую смену, от моего любопытства Пане было не отвертеться и она решила сделать меня подсобным рабочим, посулив вознаграждение и потребовав держать язык за зубами. Я его немного держал там (за зубами), но теперь случай был особый: я живописал Технологию Обращения Шкуры в невыносимо вкусный Продукт. Так вот, свинью закололи, слили драгоценную кровь, затем начали смалить. (Компьютер меня без конца поправляет, требует писать "смолить" Но, это слово напоминает о смоле и лодке, поэтому буду писать неправильно, чтобы меня правильно поняли). Для этого полагалась специальная солома: овсяная или ячневая. После этого надо было скрести и мыть шкуру, затем обдавать кипятком. На янтарно-желтую тушу затем накладывался толстый слой опять какой-то специальной соломы, которая сверху плотно закрывалась коврами, покрывалами и т. п. На этот холм усаживались на полчаса все участники злодейства. Только после этого свинья (даже стыдно применять это название к столь драгоценному продукту!) разделывалась. Сало, вместе с благоухающей нежной Шкуркой на нем , складывалось и пряталось отдельно, как сокровище из подпольного золота…