Шрифт:
– Идите сюда! – крикнул полковник, снова появившись на сходнях. – Здесь никого нет.
Все тут же потащили наверх свой багаж. Спустившись в последний раз. Консул помог Хету Мастину справиться с тяжеленным кубом Мебиуса, ощутив кончиками пальцев слабую, но интенсивную вибрацию.
– Так где же эта треклятая команда? – спросил Силен, когда паломники, осмотрев судно, собрались на баке. Внутри было тесно – узкие коридоры, по которым приходилось идти гуськом, крутые лестницы, или, вернее, трапы и каюты, едва вмещавшие откидные койки. Только кормовая каюта, по-видимому, капитанская, не уступала по размерам и комфорту помещениям на «Бенаресе».
– Очевидно, судно автоматизировано. – Кассад указал на фалы, которые исчезали в прорезях палубы, и почти сливавшиеся с рангоутом манипуляторы. На середине бизань-мачты, несшей косые паруса, также поблескивал какой-то механизм.
– Все же непонятно, откуда им управляют, – сказала Ламия. – Я не заметила ни дисплеев, ни дубль-пультов. – Она извлекла из нагрудного кармана свой комлог и попыталась настроиться на стандартные частоты телеметрии, инфосети и биомеда. Судно не отзывалось.
– На этих колымагах всегда кто-то был, – заметил Консул. – Жрецы обычно сопровождали паломников до самых гор.
– Но сейчас здесь их нет. – В голосе Хойта слышалась растерянность. – Впрочем, может быть, кто-то еще остался на станции канатки или в Башне Хроноса. Ведь послали же за нами ветровоз.
– Может, все поумирали, а вагон так и ходит по своей программе, – предположила Ламия и тут же резко оглянулась: снасти и паруса внезапно скрипнули под порывом ветра. – Омерзительное ощущение – быть отрезанной от всего и всех. Словно ты вдруг ослепла и оглохла. Просто не представляю, как жители колоний это выносят.
Подошел Мартин Силен. Усевшись на поручень, он отхлебнул из длинной зеленой бутылки и произнес:
Где же он и с кем – поэт? Музы, дайте мне ответ! – Мы везде его найдем: Он с людьми, во всем им равен; С нищим он и с королем, С тем, кто низок, с тем, кто славен; Обезьяна ли, Платон — Их обоих он приемлет; Видит все и знает он — И орлу, и галке внемлет; Ночью рык зловещий льва Или тигра вой ужасный — Все звучит ему так ясно, Как знакомые слова Языка родного… [30]30
Д. Китс. Написано, вероятно, в октябре 1818 года.
– Где вы раздобыли эту бутылку? – холодно спросил Кассад.
Мартин Силен улыбнулся, и его сощуренные глаза ярко блеснули в свете фонаря.
– В камбузе полно еды, кроме того, там есть бар. Возвещаю всем его открытие!
– Надо подумать об ужине, – сказал Консул, хотя ему хотелось сейчас лишь вина. В последний раз они ели часов десять назад, если не больше.
Что-то лязгнуло, загудело, и шестеро паломников, бросившихся к правому борту, увидели, как поднимаются сходни. Тем временем развернулись паруса, натянулись шкоты, и гудение маховика, постепенно повышаясь, перешло в ультразвук. Паруса наполнились ветром, палуба слегка накренилась – и ветровоз, отойдя от причала, двинулся в темноту. Было слышно лишь хлопанье парусов, поскрипывание корпуса судна, глухое громыхание колеса да шорох травы по днищу.
Шесть человек стояли у поручней и смотрели, как темная масса утеса исчезает за кормой, а так и не зажженный сигнальный костер превращается в слабый отблеск звездного света на светлом дереве; потом остались только ночь, небо и качающиеся круги света от фонарей.
– Спущусь вниз, – объявил Консул, – и приготовлю нам что-нибудь поесть.
Его спутники даже не пошевелились. Палуба тихо вибрировала и покачивалась, а навстречу судну неслась тьма. Невидимая граница делила ее на две части: вверху сияли звезды, внизу расстилалось Травяное море. Кассад достал фонарик, и пятно света забегало по снастям, выхватывая из мрака то кусок паруса, то мачту, то шкоты, туго натянутые невидимыми руками; затем полковник проверил все щели и уголки на палубе от кормы до носа. Остальные молча наблюдали. Когда он выключил фонарик, тьма показалась паломникам уже не такой гнетущей, а звезды засияли ярче. В воздухе пахло землей и перегноем; этот запах, вызывающий ассоциации, скорее, с весенним полем, чем с морем, приносил ветер, несущийся над тысячами квадратных километров травы.
Вскоре послышался голос Консула, и все отправились вниз.
Камбуз оказался тесноват, и к тому же там не было стола, поэтому в качестве столовой пришлось использовать большую каюту на корме, а в качестве стола – сдвинутые вместе чемоданы. Четыре фонаря, раскачивавшиеся на низких балках, ярко освещали помещение. Хет Мастин распахнул высокое окно над кроватью, и в каюту ворвался легкий ветерок.
Консул расставил тарелки, нагруженные бутербродами, на самом большом чемодане, а затем принес толстые белые чашки и кофе в термосе. Пока он разливал кофе, все принялись за еду.
– Недурно, – произнес Федман Кассад. – Где это вы раздобыли ростбиф?
– Холодильник битком набит всякой снедью. Кроме того, в кладовой на корме есть большая морозильная камера.
– Электрическая? – спросил Хет Мастин.
– Нет. С двойными стенками.
Мартин Силен понюхал одну из банок, разыскал на блюде нож и посыпал свой бутерброд крупно порезанными кусками хрена. На глазах у него заблестели слезы.
– Сколько времени обычно уходит, чтобы пересечь море? – спросила Ламия у Консула.