Маур откачнулся, вывертываясь, захлопал сонными глазами, ничего не видя вокруг.

— Тише, парень, вставай.

Тень шептала голосом папы Карумы, и мальчик испуганно схватился за плащ старика. Мелькнула мысль про льва, вдруг пришел и нападет на загон. Маур вскочил, нашаривая положенное рядом копье.

— Оставь. Пойдешь со мной.

У костра, они обошли его стороной, неподвижно сидели черные силуэты, укутанные в плащи с головами. Маур, шагая за стариком, тоже закутался плотнее — ночь кусала за локти и щеки влажным холодом. Луна светила ярко, шли молча, Маур совсем проснулся и только крутил головой, соображая, куда идут — на тайную поляну, к дереву годои или в другую сторону?

— Папа Карума… — шепотом позвал он, но старик отмахнулся резким движением и Маур умолк, двигаясь за белеющим в лунном свете плащом. Заснув вечером, мальчик не успел снять сандалии и теперь, бредя без тропы, приминал толстыми подошвами из носорожьей шкуры колючую сухую траву и мелкие острые камни.

Шли долго. Через черные и серебристые тени, через запах свежего слоновьего навоза и далекий рык львиного семейства. Через топот антилоп, шелестящие взмахи крыльев ночных птиц и предсмертный писк задавленной ночным охотником мыши. Луна медленно уходила в темную высоту, полную звезд, а у мальчика уже подгибались ноги от усталости, когда впереди замаячили черные нагромождения скал. Усталость тут же исчезла, уступив место страху. Мертвые Камни. Люди обходили их, боясь духов, что жили в бесконечных лабиринтах, начинающихся с узких расщелин. Говорили — там, внутри, нет времени и нет солнца — нырнешь в узкий проход и навсегда останешься там, блуждать, а потом умрешь с голоду и будешь ходить уже тенью. Говорили — тени умерших, злясь на живых, вылетают безлунными ночами, торопятся к мирным поселкам, влетают в распахнутые пологи хижин и всасываются в открытые для дыхания рты, закупоривая их гнилыми болезнями. А выбирают из мертвой зависти — самых лучших, тех, кому тут хорошо, у кого любимая жена или дом полная чаша или дети самые красивые. Чтоб уравнять мир живых с миром мертвых.

Что-то шепча, Карума остановился в десяти шагах от нависающих над степью скал, взмахнул руками, по которым съехали к локтям ветхие рукава. Бормотал, кланялся, потирая щеки, а потом подозвал мальчика, чтоб тот кланялся вместе с ним.

— Вперед пойдешь, по начертанным стрелам. По сторонам не смотри, и на меня не оглядывайся, — закончив приветствие, сказал вполголоса, зажигая от уголька, вытащенного из коробки, тонкую смолистую ветку. Поднял ее и осторожно ступил следом за мальчиком в узкую расщелину, смыкающуюся над их головами.

Маур медленно шел, взглядывая то на скачущее пламя над своей головой и прыгающие в глаза грубые стрелы, выбитые на камне, то опуская голову в темноту, чтоб увидеть землю и не споткнуться. Но под ногами было гладко, будто там вылизанный ветрами скальный уступ. И через два десятка шагов он оставил попытки что-то разглядеть, просто бережно ставил ноги, шаг за шагом, глядя на стрелы и послушно минуя черные ответвления в стенах. Его шаги глухо отдавались в петляющем лабиринте, и на звук их накладывался мерный топот идущего позади старика. И только раз, задрав голову, чтоб высмотреть, не видно ли между скал неба со звездами, Маур споткнулся и упал на колено, взмахивая руками. Тут же под угрожающее бормотание вскочил, снова пошел, глядя на стены и не делая попыток поднять голову.

Время тянулось, как тянется липкая смола из рассеченного ствола дерева ловушек, вытягивалось тонкой ниткой и казалось, сейчас порвется совсем. Тогда Маур вспоминал о мертвых, потерявших в лабиринтах свое время, и его спина под плащом покрывалась холодным потом. Но он делал шаг, время набухало, утолщалось и катилось быстрее, показывая в красном свете то стрелу, выбитую по левую руку — на ней было оперение, и наконечник раздваивался как змеиное жальце, то стрелу справа — тонкую без пера, с узким наконечником. А потом стрелы шли и шли по левой стороне, одинаковые, и снова, под утончение времени, мальчику казалось, что глухие шаги топочут на месте и он никуда не идет, хотя ноги устали и подмышками стало горячо от долгой ходьбы.

А вдруг там, снаружи, давно уже утро, его сменил день, протрубили слоны, уходя маленьким стадом на водопой к озерцу. Птицы-ткачики, пересаживаясь огромными стаями с одной акации на другую, склевали сухие плоды, и на последнем за этот день дереве уселись спать, склоняя к крылу маленькие головки. И даже если снаружи ночь, то она уже другая, следующая. А может… тут он замедлил шаги, не в силах поднять ногу и двинуться дальше…Может, прошло много дней, Пококо давно вернулся с дальних трав и они с мамой Коси успели постареть…

Из-за спины послышался резкий окрик и Маур сделал шаг, с ужасом думая, как изменился голос старого Карумы. Он говорильщик, а все они колдуны, хоть и не признаются. Вот и сейчас, кто идет за ним? В кого обратился папа Карума, рассказывающий о светлых богах и ночной птице Гоиро?

От страха онемели плечи, и нужно было оглянуться. Пусть там позади страшное, пусть там белые маски с черными метинами, в каких пляшут в полнолуние пришлые из-за озера-моря знахари, и пусть от одного взгляда на злую морду Маур окаменеет, но идти дальше, не зная, что сталось с Карумой, он не имел больше сил. И, покрываясь ледяным потом, который градинами спрыгивал с лопаток и локтей, мальчик остановился, медленно поворачиваясь и глядя в красноватый полумрак широко раскрытыми глазами.

Но резкий удар по стриженому затылку дернул его голову назад.

— Дойди! — проскрипел незнакомый яростный голос.

И Маур, всхлипывая, пошел быстрее.

Коридор расширялся, стрелы со стен пропали, а впереди наливалась живым светом невидимого костра пузатая расщелина, похожая на кувшин, раздавала стороны вширь и снова сводила их высоко над головами, смыкаясь. Под ногами заскрипел песок, поблескивающий в свете из расщелины, а огонек факела, который нес его провожатый, исчез, растворяясь в ровном большом свете, льющемся из большой круглой пещеры, куда ступил мальчик и встал, уже не понукаемый сзади.