— Шесть. А я как древний старик. Твоя еда не приносит мне сил. И это место. Лучше бы не было тут цветов и этого света. Чему ты смеешься?

— Я? — она быстро прикрыла лицо рукавом, но тут же опустила руку.

— Я могу помочь тебе. И уйти сама. Только нужно, чтоб ты слушался.

Нуба поднял свою руку и смахнул пчелу, ткнувшуюся в ухо.

— Да. Спасибо тебе. Но сначала мне нужно найти Маура. Я не могу уйти без него.

Девушка кивнула. Потянулась за накрытой плошкой.

— Это сложно. Но я проведу тебя к нему. А пока ешь кашу. Это другая еда. В дни и ночи праздника темноты жрецы не следят за мной. Эта еда настоящая.

Он ел, медленно черпая липкую массу, жевал, облизывая пальцы. А она сидела напротив, положив голову на согнутые колени, и смотрела на него. Черные косы блестели в мягком свете, змеясь по плечам и бедрам, лежали на циновке, как сонные змеи.

— Расскажи мне о ней, — попросила Онторо, и, увидев, что Нуба перестал жевать, продолжила, — не надо о мыслях, ничего не надо. Только расскажи, какая она. У нее золотые волосы, да? А глаза?

— У нее золотые волосы, когда на них падает свет солнца. А брови темные и прямые. Губы яркие на светлом лице. Она маленькая, ниже тебя и крепче телом. У нее круглые плечи и сильные руки. Маленькие кисти с длинными пальцами.

Он поставил плошку на пол и замолчал, глядя перед собой. Онторо выпрямилась, шевеля губами вслед его словам, вытерла след от еды на краешке губ и быстро убрала руку.

— И ты любишь ее…

— Жизнь моя в ней. А она…

Он замолчал, думая о чужом ребенке, которому суждено родиться и вырасти, по крайней мере до пяти лет — такого возраста был увиденный во сне мальчик.

— У нее синие глаза?

— Нет. Они цвета дикого меда. Коричневые и прозрачные. С каплей зеленой полыни в каждом зрачке.

— Да. Ты правда любишь ее.

Она поднялась и, ступив в заросли, вдруг исчезла, не успев договорить последнего слова.

Нуба поднялся, опираясь руками о колени. И ошеломленно разглядывая качающиеся листья, позвал хриплым голосом:

— Онторо! Эй!

Вокруг мерно жужжали пчелы, садились на венчики, заползая в светлые раструбы, пачкались в бледной пыльце. И улетали вверх, к дырам в каменном потолке.

Молодая женщина шла по круговой галерее, почти бежала, легко ступая босыми ногами. Подобрав рукой подол, взлетела по легким ступеням и побежала в другую сторону. Ее дом был выше, туда можно вернуться, просто переходя с одной лесенки на другую, но она намеренно кружила вдоль каменных стен, понимая, если вернется сейчас — не удержится и разгромит чистую комнату, завешанную покрывалами, сорвет со стен деревянные полки, с рядами драгоценных флаконов. Напугает Матару. А этого нельзя. Слишком мало времени осталось до самого важного шага. Легкие шаги отдавались посреди каменных стен и коридоров, а издалека доносился гул и крики — это на песке, на широком ночном пляже, освещенном звездами и толстой луной с растущим боком, танцевали и пили люди острова, празднуя первую ночь великого праздника.

Устав, она пошла медленнее. Кивала безъязыким стражам на лестницах, и те, кладя толстые руки на рукояти мечей, кланялись, пропуская черную помощницу жреца-Наставника и знахаря-Садовника.

Войдя в свою пещеру, Онторо затеплила крошечную свечку и, поглядывая на спящую в углу у стены девочку, стала готовить зелья для смешивания нового состава. Глядя сквозь толстое стекло на кривой огонек свечи, хмурила брови и шептала, чтоб не забыть:

— Глаза — мед с травой. Круглые плечи. Темные брови на светлом лице.

Он много сказал ей, добавляя сказанное к ее подсмотренному сну, в котором княжна спала, укрывшись шкурой. Много, но не все. Еще шесть дней и ночей. Ничего, он успеет сказать больше. И о мыслях и о том, чего она не сумела подсмотреть.

Собрав на гладко обтесанном столе толпу пузырьков и флаконов, она подошла в большому зеркалу, что висело за углом стены. И, поднимая свечу, всмотрелась в черное лицо и блестящие глаза с оранжевыми от пламени белками. Быстро и коротко улыбнулась отражению.

— Светлое. Светлое ее лицо.

— Айя-гэ-гэ-гэээ! — прокричал бешеный от пьяной радости голос и свет, падающий в дыру потолка, мигнул, погас на миг и снова уперся мягким столбом в темные заросли. Нуба поднял голову. Через полосу света падала, кувыркаясь, мертвая птица. Закачались широкие листья, пропуская тельце с растопыренными неподвижными крыльями.

Нуба вскочил и, оглядываясь на запертую дверь, мягкими шагами подошел к темным кустам, отвел листья рукой, рассматривая трупик. Поднял лицо к светлым кругам на каменном потолке. Крики неслись оттуда, снаружи, набегали волнами, стихали и снова усиливались, а потом рассыпались на говор и смех. И когда снова складывались в хор, свет тускнел, пульсируя в такт.