Техути медленно присел, стараясь не шуршать и не привлекать внимания быстрыми движениями. Глядя на ничего не видящее лицо княгини, подумал — что-то не так. Что-то нарушено в древнем ритуале разговора. Но не сразу понял, что именно. А поняв, сжал кулаки, лихорадочно перебирая в уме все, что знал. Она сидит в центре! Хотя мертвый шаман ждал ее как просительницу, чтоб соединить с отцом. И передавать их мысли друг другу. Как она оказалась меж двух мужчин? И где они все сейчас?

Вздохнула флейта, снова спросив, и замолчала, готовясь к вопросу.

Хаидэ смотрела в темноту, откуда вдруг выплыло лицо Техути, серьезное и озабоченное, стало прозрачным, наслаиваясь на картины нижнего мира. И осталось там, тонкой пленкой в ее сознании, говоря шепотом — он здесь, он пришел.

Женщина не стала слушать шепот. Это можно сделать потом, знало ее тело и голова, а сейчас важно другое, и это надо совершить как можно вернее, не упустив ничего. И любовь к отцу, тоска по нему — не важны сейчас, они придут и останутся с ней, потом. В среднем мире. И глядя перед собой, она не поворачивала к отцу бледного лица, стискивая горячими пальцами его холодную ладонь. Ничего не чувствовала к нему сейчас — ни любви, ни жалости, ни обиды. Равно как и к старому Патаххе, которого убил Торза, она уже знала об этом — убил, потому что гордыня пожрала его ум и душу, соблазн взял его.

Живая, она сидела меж двух мертвецов, связанных судьбой. Один жертва. Другой убийца. И оба любят друг друга, как отец и сын.

За прозрачным лицом Техути ее неподвижные глаза видели черное варево нижнего мира. И руки ее глаз, окунаясь в булькающую массу, вынимали, встряхивали, отделяли. Она искала нужное, не боясь грязи, что текла по рукам, оставляя на коже дурно пахнущие потеки. Это было похоже на вспоротое брюхо огромной рыбы, полное рваных кишок и разлитой желчи.

Выбери, булькая, шептали ей внутренности, слоясь и хлюпая, выбери, потому что обоих нижний мир не отпустит, он не отпустит и одного, но раз ты пришла, давай поиграем, валяясь в грязи и крови. Выбери и покажи свою слабость, приникни к одному, крича о своей дочерней любви, высокой любви. Принеси в жертву другого, который и так уже мертв.

— Зачем ты ушел, отец, — спросила ее голова, а губы остались сомкнутыми и неподвижными, как взгляд, упершийся в лицо Техути.

— Ты хотел спасти меня? Или своих детей — племя? Ответь?

Тонкая рука погрузилась в живую массу, ухватила, вытаскивая, черную плеть.

— Я хотел спасти…

— Нет, — не давая солгать, она уронила на пол поблескивающую кишку. И замолчала, внутренне напрягаясь, давя изо всех сил.

Лицо Торзы дрогнуло, потух отблеск в прикрытых глазах.

— Я испытал страх.

— Да…

— Я был испуган тем, что увидел — мы давно идем не туда. Племя, выпестованное чистым Беслаи, превращается в клан убийц, не имеющих перед глазами света.

— Да…

Медленно мелькали руки, росла на грязном полу горка дергающихся кишок.

— Я испытал обиду. Лишив себя всего, светлой жены, любящей дочери, преданных сыновей, с чем остался я, Непобедимый Торза? К чему пришел?

— Да…

— Я убил провожатого в нижний мир. Я испытал слабость. Не сумел обратить свой гнев в нужную сторону и не сумел обуздать его. Я принял то горло, что было рядом и без защиты.

— Потому что он любил тебя, великий Торза. И готов был принять смерть от твоей руки.

Большая голова сидящего медленно опустилась.

— Да…

Флейта дышала, закручивая время кольцом. Мигали огоньки в руках младших. У Техути болела спина и двоилось в глазах. Как она выдерживает? Ему казалось, что сейчас нора ахнет, раскидывая в степь и небо пласты глины, полетят вырванные с корнями травы, обнажая каменные кости земли.

— Скажи мне, Патахха, как вернуть вождя, если он сам решил умереть?

Ничего не произошло, но Техути показалось, свет переместился в сторону тощей фигурки шамана, будто всю тройку наклонила большая рука и то, что внутри, перелилось к одному краю.

— Люби его. Люби без обиды. Дай прощение. За годы в одиночестве плена. За то, что бросил тебя сейчас.

Руки над варевом повисли, будто выбирая, чего коснуться.

— Он ушел, казнясь. Потому что слишком сильно любил тебя, сильная.

— Да…

Хаидэ сидела, все так же глядя перед собой. И Техути не знал, что перед ее внутренним взором руки начали двигаться снова. Вместо вздохов флейты протянулась через темноту дрожащая тонкая нота — нескладная колыбельная песенка, напеваемая сиплым женским голосом, привыкшим больше к окрикам и смеху. Оглаживая что-то нежное, блестяще-розовое, вспыхивающее теплыми красками, тонкие женские руки медленно поднимали с земли дрожащие петли и ошметки, бережно встряхивая, складывали обратно, прижимали, заживляя и расправляя. И собрав, ловкими пальцами стянули разорванные края, постукивая, подцепляли лохмотья, и те, слепляясь, срастались в единое целое.

Торза застонал, не разжимая губ. Усмешка тронула черты худого лица старого шамана.

— Заканчивай, мудрая.

— Ни клочка, ни кусочка, ни толики не отдам темноте. Мое, все мое, все в себя, все для души, все руками и пальцами, все к сердцу. Нет непоправимого, пока мир живет и дышит. И там внутри мира, внутри его большой рыбы, что пустится вплавь по еще большему миру, который — капля в огромном, который — частица огромнейшего, — там нужно все. Жалость и злоба, гордыня и слабости, любовь, преданность, ложь и честь.