– Надо сообщить всем, кто есть в Йо-куне. – Андроид повернулся к Джорджу и Джигме, попросил их без нас завершить закупки, взвалил на спину тяжеленный рюкзак, подтянул альпинистское снаряжение и кивнул.

Подхватив свой рюкзак, я первым пошел к лестницам – с яруса на ярус, вниз, к канатке.

– Вышний Путь быстрее Пешего, а?

Синекожий андроид молча кивнул. Признаться, я предложил Вышний Путь не без колебаний: не так-то просто придется А.Беттику с одной рукой на канатках и ледовых трассах. Вернувшись к друзьям, я с удивлением обнаружил, что андроид не обзавелся железным крюком – его левая рука чуть выше запястья оканчивалась культей, но вскоре я сам смог убедиться, как ловко андроид пользуется кожаной петлей и разнообразными ремешками.

– Да, месье Эндимион, – снова кивнул он, – Вышний Путь несравненно быстрее. Согласен. Если только вы не желаете отправить с сообщением летуна.

Я недоуменно оглянулся. Он что, шутит? Летуны – племя безумных отшельников, они бросаются на дельтапланах с вершин, подлавливают вздымающиеся от склонов гор потоки, пересекают пропасти, где нет ни канатов, ни мостов, наблюдают за птицами и ищут теплые потоки, как спасение. А спасение и вправду зависит от восходящих потоков. Переменится внезапно предательский ветер, потеряется высота, случится что-нибудь с дельтапланом – и все, посадочную площадку тут не найти, и любая ошибка – смерть. Вот почему летуны живут особняком, исповедуя некий тайный культ, и запрашивают целое состояние за доставку посланий далай-ламы, за полеты с молитвенными флагами во время буддийских празднеств, за передачу депеши какого-нибудь купца, стремящегося побить конкурентов…

Я покачал головой:

– Вряд ли разумно доверять такие новости летуну.

– Да, месье Эндимион, – согласился А.Беттик, – но дельтаплан можно купить у гильдии летунов на базаре. Можно купить два и вернуться кратчайшим путем. Они чрезвычайно недешевы, но мы можем продать нескольких овцекоз.

До сих пор не могу понять, когда он шутит, а когда говорит всерьез. При воспоминании о недавнем полете на подобии дельтаплана меня передернуло.

– А ты здесь когда-нибудь на дельтаплане летал?

– Нет, месье Эндимион.

– А на других планетах летал?

– Нет, месье Эндимион.

– И какие у нас шансы?

– Один к десяти.

– А на канатке и трассе под вечер?

– Примерно девять к десяти, если до темноты выйдем на трассу.

– Значит, канатка и трасса, – решил я.

Выстояв небольшую очередь, мы выходим на стартовую площадку – нависшую над пропастью бамбуковую террасу метрах в двадцати под нижним ярусом базара. Под нами на многие тысячи метров пустота, бескрайнее море облаков, накатывающее белопенным прибоем на отвесные шпили гор. А под облаками – ядовитые газы и бурные кислотные моря.

Канатчик приглашает нас вперед, и мы с А.Беттиком ступаем на террасу. Через пропасть тянутся тросы, десятка два, не меньше, – черная паутина, теряющаяся в туманной дали. Ближайший перевалочный пункт – в полутора километрах к северу, на крохотном скальном клыке, сейчас он отчетливо прорисовывается на фоне белого великолепия Чомо-Лори, снежной королевы. Но нам надо на восток, через зияющую между хребтами широченную брешь, и до нашего перевалочного пункта более двадцати километров; трос, уходящий в том направлении, словно растворяется в воздухе, сливаясь с дальним хребтом, озаренным сиянием вечерней зари. А конечный пункт нашего путешествия – еще в тридцати пяти километрах к северо-востоку. Пешком, вдоль гребня Пхари, по бесчисленным мостикам и карнизам, идти часов шесть. По канатке и по трассе – вдвое быстрее, но до вечера всего ничего, а в сумерки трасса особенно опасна. Я смотрю на заходящее солнце, и меня охватывает сомнение.

– Готовы? – спрашивает канатчик, смуглый коротышка в засаленном лоскутном халате, жующий корень базилика.

– Готовы, – отвечаем мы с А.Беттиком.

– Держите дистанцию! – И канатчик пропускает меня вперед.

Я выпутываю лямки полной обвязки, не глядя протягиваю руки к «кладовке» – навеске всякого снаряжения, нащупываю роликовые салазки, пристегиваюсь карабином к кольцу лямок, пропускаю узел через другой карабин, нахожу свой лучший карабин-стремя, смыкаю боковины салазок вокруг троса, пропускаю страховку через первые два карабина, привязав ее к поводку, и наконец пристегиваю его к кольцу на груди, пониже лямок, – я управился меньше чем за минуту и повис на стременах салазок, раскачиваясь вверх-вниз, проверяя надежность конструкции. Вроде пока держится.

Канатчик придирчиво осматривает карабины и узлы. Он прогоняет салазки по тросу на метр вперед-назад, проверяя, не износились ли миниатюрные подшипники, потом всей тяжестью виснет на мне и резко отпускает, чтобы убедиться, что кольца и лямки не подведут. Ему нет дела до моей жизни, но, если салазки застрянут на двадцатикилометровом мономолекулярном тросе, расхлебывать это придется именно канатчику, болтаясь на лямках над бездной.

– Вперед, – говорит он, хлопая меня по плечу.

Я прыгаю в пустоту. Стропы натягиваются, трос провисает, салазки тихонько гудят – я скольжу все быстрее и быстрее, потихоньку отпуская тормоза. Не проходит и десяти секунд, как я мчусь по тросу с головокружительной быстротой. Подняв ноги, я усаживаюсь в обвязке: за последние три месяца эта поза стала для меня совершенно естественной. Хребет Куньлунь – цель нашего путешествия – ослепительно сверкает на фоне закатной тени, которая неумолимо надвигается на разверзшуюся подо мной пропасть и наползает на хребет Пхари.

Зазвенел трос, едва заметно изменилось натяжение – следом за мной пустился в путь А.Беттик. Оглянувшись, я вижу, как он удаляется от стартовой площадки, образцово-показательно вытянув ноги и покачиваясь вверх-вниз на эластичных лямках. Андроид машет мне рукой, и я машу в ответ, поворачиваясь на своей подвеске, чтобы осмотреть трос, с тонким пением проносящийся мимо меня. Порой на трос опускаются птицы, порой на нем вдруг вырастает сосулька или выбивается волокно. Редко – очень редко – можно напороться на пустые салазки. Что здесь произошло: несчастный случай? Или пассажир по одному ему известным причинам сам перерезал подвеску? Кто знает? И совсем уж редко бывает, что какой-нибудь психопат прилаживает на тросе удавку или пружинный самострел. За такие дела, конечно, казнят, бросая в пропасть с самой высокой террасы, но это слабое утешение.