Я слегка отстранился – не сознательно, не намеренно, просто во время этого разговора я не мог находиться с ней в физическом контакте.

– Еще одно… – сказала Энея.

Я ждал.

– У нас был… у меня будет… у меня был ребенок. – Она пристально смотрела, словно пытаясь передать что-то одной лишь силой взгляда. Но у нее ничего не вышло.

– Ребенок, – тупо повторил я. Моя любимая… моя девочка стала женщиной, стала чьей-то любовницей… стала матерью. – Сколько ему? – На редкость банальный вопрос. Почему-то эта банальность самого меня ошеломила.

И опять Энея смутилась, будто и сама толком не знала.

– Ребенок… сейчас не живет, – наконец выдавила она.

– Ох, детка, – выдохнул я, забыв обо всем, кроме ее боли. Она снова заплакала, и тогда я обнял ее. – Мне так жаль, детка… так жаль, – повторял я, гладя ее по голове.

Энея отстранилась, утирая слезы.

– Нет, Рауль, ты не понял. Все в порядке… это не… тут как раз все в порядке…

Отодвинувшись, я пристально посмотрел на нее. Она была какая-то печальная и потерянная.

– Понимаю, – солгал я.

– Рауль… – Она потянулась ко мне.

Я погладил ее руку, встал, оделся и взял рюкзак со скалолазным снаряжением.

– Рауль…

– Вернусь к рассвету, – бросил я, не глядя на нее. – Пойду прогуляюсь.

– Можно, я с тобой? – Она стояла, завернувшись в простыню, а за ее спиной полыхали молнии. Надвигалась гроза.

– Вернусь к рассвету, – повторил я и вышел, пока она не успела одеться.

Шел дождь – холодный, противный дождь со снегом. Все вокруг облепило жидкой, скользкой кашей. Слетев по веревочным лестницам, я рысью припустил по тряским ступенькам, высматривая путь при вспышках молний. Я бежал, не останавливаясь, пока не спустился на несколько сотен метров. Передо мной был восточный карниз, ведущий к расселине, где я сажал корабль. Туда мне идти не хотелось.

А метрах в пятистах свисали с вершин гребня закрепленные веревки. Дождь лил вовсю, на черно-красных скалах образовалась наледь. Я пристегнулся карабином, вытащил из рюкзака жумары и, не проверяя надежности креплений, начал карабкаться по обледеневшей веревке.

Ветер норовил сорвать с меня куртку, мотал на веревке, относя от скалы. Снежная крупа секла лицо и руки. Но мне было все равно. Я упорно лез выше и выше, то и дело соскальзывая и вновь отыгрывая высоту. Метрах в десяти от острой как нож вершины я вынырнул из облаков, как пловец из воды. В вышине все так же сияли холодные звезды. Внизу, у северного склона, тучи бурлили и вздымались, как пенный прибой.

А я упорно карабкался все выше и выше, пока не достиг относительно ровной площадки. И только тут заметил, что не пристегнул страховку.

– Ну и в задницу, – буркнул я и зашагал по узкому – сантиметров пятнадцать – гребню. На севере бушевала гроза, с южной стороны зияла черная бездна, под ногами был лед, сверху падал колючий снег.

Я сорвался на трусцу и побежал на восток, перескакивая через трещины и наплевав на все на свете.

Пока я упивался собственными страданиями, в человеческой вселенной происходило много интересного. Когда я был мальчишкой, на Гиперионе новости от межзвездной Империи Пасема до наших кочующих в пустошах караванов шли весьма неспешно: от Пасема или Возрождения-Вектор звездолет с двигателем Хоукинга добирался до нас несколько недель, если не месяцев, плюс недели две-три пути из Порт-Романтика до нашего захолустья. Я привык не придавать значения тому, что творится на других планетах. Конечно, когда я выгуливал инопланетных охотников по Болотам, запаздывание уменьшалось, но новости все равно приходили устаревшими и не имели для меня особой ценности. Империя меня не интересовала, хотя побывать на других планетах хотелось. Потом я целых десять лет был отрезан от мира во время передышки на Старой Земле и одиссеи, похитившей у меня пять лет объективного времени. Я привык не интересоваться событиями, разыгрывающимися где-то там далеко, если только они не имели ко мне непосредственного отношения, как, например, охота на нас с Энеей.

Но очень скоро все должно было перемениться.

В ту ночь, пока я как дурак носился под мокрым снегом по узенькой полоске гребня, в других местах происходило следующее.

На дивной Мауи-Обетованной, где с подачи Сири и Мерри началась четыре века назад долгая цепь событий, которая привела в итоге нас с Энеей на Тянь-Шань, бушевал мятеж. Повстанцы на блуждающих островах уже давно стали последователями Энеи, они причастились ее крови, отвергли крестоформ и вели партизанскую войну, избегая в этой войне убивать солдат Священной Империи, оккупировавшей их мир. Для Церкви же проблема с Мауи-Обетованной стояла особенно остро: Мауи – один из самых престижных курортов, и сотни тысяч богатых христиан ежегодно прилетали сюда понежиться в теплых волнах, позагорать на пляжах Экваториального Архипелага и полюбоваться на блуждающие острова. Кроме того, Империи приносили неплохой барыш сотни нефтяных вышек, разбросанных по всей планете, укрытых от глаз туристов, но весьма уязвимых для атак с блуждающих островов или подлодок мятежников. А тут еще и многие туристы по неведомым причинам отвергли крестоформ и тоже стали последователями Энеи. Они отказались от бессмертия! Губернатор планеты, местный архиепископ и имперские чиновники, примчавшиеся расхлебывать кризис, пребывали в полнейшем недоумении.

На холодной Седьмой Дракона большая часть атмосферы смерзлась в колоссальный ледник, и туристов там не было, но за последние десять лет все попытки колонизировать планету оборачивались кошмаром.

Кроткие племена чичатуков, с которыми мы подружились девять с половиной лет назад, стали непримиримыми врагами Священной Империи. Вмерзший в атмосферный лед небоскреб, где некогда всякий мог рассчитывать на гостеприимство отца Главка, по-прежнему сиял огнями. После того как Радаманта Немез убила этого доброго человека, чичатуки превратили здание в огромную усыпальницу и поддерживали там неугасимый свет. Каким-то образом они узнали, кто убил слепого старика и уничтожил племя Кучиата – Кучиата, Чиаку, Айчакута, Кучту, Чичтику и Чатчию, – и теперь во всем винили Империю, упорствующую в попытках колонизировать умеренную экваториальную зону.

Не знавшие причастия Энеи и потому лишенные всякого сострадания к врагу чичатуки обрушились на обновленную Церковь, как апокалиптическое бедствие. Тысячелетиями охотившиеся на жутких снежных призраков (которые, в свою очередь, охотились на них), чичатуки гнали белых монстров на юг, к экватору, напуская их на колонистов и миссионеров. Урон был неимоверный. Переброшенные на планету войска отправляли на ледник десант за десантом, и ни один из них не вернулся.

На Возрождении-Вектор учение Энеи о Связующей Бездне охватило всю планету и обрело миллионы последователей. Ежедневно тысячи новообращенных принимали причастие от учеников Энеи, их крестоформы усыхали и отваливались за двадцать четыре часа. Они жертвовали бессмертием во имя… во имя чего? Власти Ватикана этого не понимали, и я тогда тоже ничего не понимал.