— И что нам делать? — спросила Аулуэла.

Гормон сказал:

— Дозорный, вложи правую руку в Уста.

Я подчинился.

— Теперь,— продолжал Гормон,— один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить на него. Если ты скажешь что угодно, кроме правды, пасть закроется и повредит тебе руку.

— Нет! — воскликнула Аулуэла.

Я обеспокоенно взглянул на каменные челюсти, касавшиеся моего запястья. Дозорный без рук— это человек без профессии. Во время Второго цикла можно было приобрести протез получше собственной руки, но он давно износился, а такую вещь теперь уже не купить.

— Как такое вообще возможно?—спросил я.

— В пределах этого помещения воля Провидения необычайно сильна,— ответил Гормон.— Оно строго различает правду и ложь. За этой стеной сейчас спят трое лунатиков, через которых говорит Провидение, и они управляют Устами. Ты боишься Провидения, дозорный?

— Я боюсь собственного языка.

— Смелее. Еще никогда перед этой стеной не произносилась ложь. И никто еще не потерял здесь руки.

— Ну, начали. Кто задаст мне вопрос?

— Я,— сказал Гормон.— Ответь мне, дозорный, можешь ли ты сказать, что жизнь, потраченная на дозоры, была прожита мудро?

Я помолчал, перебирая мысли и разглядывая пасть. Наконец я сказал:

— Охранять человечество — это, наверное, самое благородное дело на Земле.

— Осторожнее! — с тревогой воскликнул Гормон.

— Я еще не закончил,— возразил я.

— Продолжай!

— Но посвятить себя делу наблюдения, когда враг — воображаемый, и благодарить кого-то за усилия и время, потраченные на поиски врага, который не приходит, глупо и грешно. Моя жизнь прошла впустую.

Уста Истины не дрогнули.

Я вытащил руку и посмотрел на нее так, словно она только что выросла. Силы вдруг оставили меня. Я вдруг почувствовал себя постаревшим на несколько циклов. Аулуэла стояла с широко раскрытыми глазами, прижав руки к губам: казалось, она была потрясена моим откровением.

— Честно сказано,— констатировал Гормон,— хотя и без особой жалости к себе. Ты слишком сурово судишь себя, дозорный.

— Я говорил так, чтобы спасти руку. А ты хотел, чтобы я солгал?

Он ухмыльнулся. Затем обратился к Аулуэле:

— Теперь твоя очередь.

Заметно напуганная, маленькая крылатая приблизилась к Устам. Ее тонкая белая ручка дрожала, когда она сунула ее между двумя глыбами холодных камней. Я с трудом поборол желание броситься и оттащить ее от искаженной в дьявольской гримасе морды.

— Кто задаст вопрос?

— Я,— сказал Гормон.

Крылья Аулуэлы слегка дрогнули под одеждой. Лицо ее побледнело, ноздри задрожали, верхняя губка скривилась. Она стояла, ссутулившись, у стены и с ужасом смотрела на свою руку. А снаружи помещения глазели нетерпеливые посетители; их губы шевелились беззвучно, но они, несомненно, выражали недовольство нашим затянувшимся пребыванием. Но мы не слышали ничего. Теплый, влажный и затхлый воздух обволакивал нас, он словно поднимался из колодца, пробуренного в пластах времени.

Гормон медленно проговорил:

— В прошлую ночь ты позволила принцу Рума обладать твоим телом. Перед этим ты отдала себя мутанту Гормону, хотя подобная связь запрещена обычаем и законами. Еще раньше была подругой своего крылатого спасителя. Вероятно, были и другие мужчины, но я ничего не знаю о них, и к моему вопросу они имеют малое отношение. Скажи мне вот что, Аулуэла: кто из них доставил тебе самое большое физическое наслаждение, пробудил глубокие нежные чувства и кого бы ты выбрала себе в мужья?

Я хотел протестовать, потому что мутант задал три вопроса, а не один, получив преимущество нечестным путем, но не успел — Аулуэла ответила без колебаний:

— Принц Рума дал мне наибольшее наслаждение тела сравнительно с тем, что я знала прежде, но он холоден и жесток, и я презираю его. Моего умершего крылатого друга я любила сильнее, чем другого человека до или после, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне почти чужим даже сейчас, и я чувствую, что не знаю ни твоего тела, ни души, и все же, хотя пропасть между нами так велика, именно с тобой я хотела бы провести свои оставшиеся дни.

И она выдернула руку из Уст истины.

— Хорошо сказано! — сказал Гормон, хотя точность ее слов и явственно ранила, и приятно поразила его.— У тебя вдруг появилось красноречие, как только обстоятельства потребовали этого. А теперь моя очередь рискнуть своей рукой.

Я не без язвительности поинтересовался:

— Ты задал первые два вопроса. Хочешь закончить работу и задать еще и третий?

— Вряд ли. — Он сделал пренебрежительный жест свободной рукой,— Подумайте вместе и задайте общий вопрос.