Облаченный в ветхую плоть Феникса, ступаю поближе к Теламониду, с тем чтобы старец без труда заметил меня.

– Прежде всего, – возвещает пилосец, – отправим Большого Аякса, а с ним – нашего многоумного, дипломатичнейшего среди царей, Одиссея. Одий и Эврибат, полагаю, достойны сопровождать посольство как глашатаи. Подайте воды на их руки! И сотворим, по нашему обычаю, благоговейное молчание, в сердцах умоляя великого Зевса послать милость. И да улыбнется Ахиллес благосклонно, получив добрые вести!

Слуги совершают обряд омовения, и военачальники склоняют головы в безмолвной молитве. Я примерзаю к месту, потрясенный до глубины души.

Нестор нарушает мертвую тишину, обращаясь к четверке – а вовсе не пятерке – послов:

– Смотрите же, усердствуйте! Смягчите его сердце, верните нам милость непобедимого, неуязвимого, не знающего жалости Ахилла!

Двое мужей в сопровождении глашатаев покидают круг света от пиршественного костра и уходят вдаль по берегу.

Как же так? Меня не избрали? Феникса даже не заметили! Неужели поэт ошибся?! Ну и дела: судьба резко свернула в сторону, и вот я так же слеп по отношению к будущему, как и все остальные участники пьесы, как бессмертные жители Олимпа, как сам Гомер, бельмо ему в оба незрячих глаза!

Пошатываясь на бесполезных костлявых ногах мирмидонского старца, выбираюсь из толпы греческих командиров и бросаюсь вдоль кромки грохочущего прибоя догонять Одиссея с Аяксом.

Я настигаю послов на полпути к ставке Ахиллеса. Герои шагают по мокрому песку темного пляжа и переговариваются вполголоса. Услышав мою сиплую старческую одышку, Большой Аякс оборачивается.

– В чем дело, Феникс, почтенный сын Аминтора? – спрашивает он. – Признаться, ты немало удивил меня, появившись на совете: носятся слухи, что в последнее время искусные мирмидонские целители не отходят от твоего ложа. Призван ли ты передать последние напутствия Агамемнона?

– Приветствую вас, благородный Теламонид и царственный сын Лаэрта, – хриплю в ответ. – Владыка пожелал, чтобы я присоединился к посольству.

Аякс таращится на меня, точно на новые ворота. Одиссей подозрительно щурится:

– Зачем Атриду избирать тебя для столь ответственного задания, достопочтенный старик? И как ты очутился в ставке вождя в этот поздний час, когда троянские псы так и рыщут по берегу?

На второй вопрос мне решительно нечего ответить, поэтому неуклюже отбиваюсь от первого:

– Нестор подумал, что со мной вам будет легче склонить слух Пелида, и Агамемнон счел его слова мудрыми.

– Тогда идем, – отзывается Теламонид. – Пошли, Феникс.

– Только не вздумай открывать рот, если я не подам знака. – Одиссей продолжает коситься на меня, будто на хитрого притворщика. (И он недалек от истины.) – Может, Нестор и державный владыка нашли смысл в том, чтобы послать тебя к Ахиллесу. Однако лично я не вижу резона, чтоб ты еще и говорил.

– Но ведь… – Я осекаюсь. Как же его переубедить? Сказать, что если промолчу, то упущу поворотную точку, провалю все дело? Что события потекут дальше, как им вздумается, невзирая на ход поэмы?.. Постойте-ка, да они уже текут, как им угодно! Согласно Гомеру, Нестор назвал Феникса в числе послов и Агамемнон утвердил кандидатуру! Что здесь вообще творится?

– Значит, хочешь присутствовать в ставке Ахилла? Тогда запомни, – предупреждает Лаэртид, – подождешь нас в прихожей вместе с Одием и Эврибатом. Входить или вмешиваться в беседу – строго по команде. Вот мои условия.

– Как же… – Я снова беспомощно умолкаю.

С этим парнем шутки плохи. Чего доброго, отфутболит обратно к Агамемнону, и все уловки пропадут впустую. А у меня такой блестящий план…

– Да, Одиссей, – киваю трясущейся головой Ахиллесова наставника. – Как прикажешь.

Герои бредут вперед, я медленно следую за ними, а волны с грохотом разбиваются о камни.

Возможно, вы представляете себе ставку Ахилла в виде этакой палатки для ночевок на заднем дворе. Так вот, быстроногий сын Пелея обитает в огромном шатре из парусины, не менее пестром и сложном по устройству, чем цирковой… Что-то мне вдруг отчетливо припомнился бродячий цирк из детства; вот так обрывки прошлого и проникают в разум обезличенного профессора Хокенберри.

Вокруг ставки вождя, как и по всему ахейскому лагерю, вперемешку теснятся мелкие палатки, озаренные бивачными кострами. Кое-кто из верных Ахиллу мирмидонцев пакует вещички, готовясь к отплытию, другие воинственно расхаживают вдоль вала на случай, если враг нагрянет до рассвета, третьи… третьи просто ужинают у огня, подобно военачальникам Агамемнона.

Одий и Эврибат возвещают о нашем прибытии капитану стражников; личная охрана Пелида настороженно сопровождает нас во внутренний лагерь. Оставив побережье позади, взбираемся вверх по склону, на котором поселился быстроногий. Проходя под пологом, Большой Аякс пригибает шею; менее рослый Одиссей шагает не склоняя головы. Обернувшись ко мне, Лаэртид указывает на место в прихожей. Отсюда, конечно, удобно и видеть, и слышать все, что происходит в покоях, но только не принимать участие в событиях.