Уставившись на приглушенное фильтрами свечение двигателей, Манмут пытался совместить сведения об исторической личности Пруста – человека, три последних года жизни прикованного к постели в комнате с пробковыми стенами, в окружении старых рукописей, периодически приходящих гранок романов и бутылочек с наркотическими зельями, вдобавок не принимавшего иных гостей, кроме мужчин, промышляющих древнейшим ремеслом, и мастера по обслуживанию одного из первых парижских телефонов, передающего оперу прямо на дом, – с рассказчиком Марселем, авторским «я» в исчерпывающем исследовании восприятия, названного «В поисках утраченного времени». Память маленького европейца хранила чудовищные объемы информации: при желании он мог бы вызвать подробные карты Парижа 1921 года, любой из портретов Пруста – фотографических, выполненных маслом или пером, мог сравнить каждого из героев с каждым из реальных людей, которых когда-либо знал автор… И ничто из этого даже на шаг не приблизило европейца к пониманию книги. Моравек давно проникся одной мыслью: творения человеческого искусства необъяснимым образом превосходили самих творцов.

Орфу упоминал три потайные тропки к разгадке жизни. Первая – одержимость благородством, правами «голубой крови», «сливок общества» – явно заводила в тупик. Манмуту не потребовалось одолевать все три тысячи страниц, дабы осознать это.

Второй ключ – поиски истины в любви – поистине завораживал маленького европейца. Ну разумеется, Пруст, как и Шекспир, только по-иному, пытался изучить все грани человеческой привязанности: однополую, разнополую, семейную, между коллегами, межличностную, а также страсть к определенному месту на Земле или просто к вещам. И здесь капитан «Смуглой леди» не мог не согласиться с ионийцем: в конце концов писатель отвергает любовь на дороге к более глубокому познанию.

Каков же третий путь? И если он тоже ведет в никуда, то в чем же подлинный ответ, сокрытый между страниц и незнакомый героям, но возможно блеснувший перед глазами сочинителя подобно свету в конце тоннеля?

Чтобы выяснить это, достаточно было выйти на связь и поговорить с товарищем. Однако друзья почти не общались во время тяжелого и неприятного снижения. Каждый погрузился в собственные думы и молчал. «Ничего, он расскажет мне после, – утешал себя хозяин подлодки. – Или я сам распутаю этот узел… Ведь и Шекспир докапывался, какая сила стоит за человеческой любовью. Интересно, совпадут ли их выводы?» Нельзя не заметить, что и Барда по мере развития цикла разочаровывает сентиментальное, романтическое и физическое влечение как разгадка смысла бытия.

И вот термоядерные двигатели отключились. Наступила почти пугающая тишина, а мощная гравитация резко покинула обитателей судна.

В тот же миг корабль избавился от сферических топливных двигателей; они стремительно унеслись в космос, отправленные в небольших ракетах.

– Отбрасываем парус и соленоиды, – предупредил Орфу.

Манмут проследил по видео, как названные компоненты отделились и уплыли в атмосферу, а затем вернулся к носовым камерам. До Марса оставалось каких-то восемнадцать миллионов километров, и теперь ничто не мешало путешественникам рассмотреть его. Ри По наложил на изображение планеты рисунок их траектории. Та выглядела просто безукоризненно. Внутренние ионные отражатели продолжали замедлять полет, готовя судно к выходу на полярную орбиту.

– За время снижения не зафиксировано никаких радаров или прочих сенсоров, – сообщил Корос III. – Никаких попыток перехвата.

Чувство собственного достоинства – вещь, конечно, важная, подумалось маленькому европейцу, но зачем обязательно говорить другим общеизвестные факты?

– На пассивные датчики поступила информация, – изрек Ри По.

Хозяин «Смуглой леди» прочел новые данные. Если бы корабль приближался к Европе, например, дисплеи пестрили бы от радио-, гравитонических и микроволн, от множества прочих излучений технологического происхождения. Марс не испускал ничего. И все же терраформированный мир проявлял очевидные признаки жизни. Телескоп на носу космического судна уже различал белые здания на вулкане Олимп, изогнутые и прямые прорези дорог, каменные головы вдоль северного побережья и даже кое-какие индивидуальные перемещения на поверхности… Однако ни единой приметы технологической цивилизации. Как там выразился Ри По: «ученые-психопаты»?..

– Через шестнадцать часов выходим на орбиту, – объявил Корос. – Приготовьтесь, ближайшие сутки мы будем только наблюдать. Манмут, твоя подлодка покидает корабль через тридцать часов.

– Есть, – отозвался европеец – и чуть не добавил: «сэр».

Казалось, планета затихла, выжидая. Правда, телескопы обнаружили на Фобосе предметы искусственного происхождения: горнорудное оборудование, остатки магнитного ускорителя, роботов-вездеходов и расколотые купола подземных жилищ. Только все это выглядело запыленным, побитым и остывшим целых три тысячелетия назад. Кто бы ни терраформировал Марс в течение прошлого века, эти существа явно не имели ничего общего с обветшалыми артефактами на поверхности внутреннего спутника.

Планета более не напоминала красно-оранжевый мир, изображенный на всех фотографиях из прошлого. Шапку полярного льда сменил небольшой полурастаявший белый остров посреди лазурного океана, волны которого омывали большую часть северного полушария. В небесах закручивались причудливые спирали облаков. Плоскогорья и огромные массивы еще сохраняли буроватый оттенок, но яркая зелень лесов и полей поражала даже невооруженный глаз.

Судно по-прежнему не засекало чужих радаров, не получало ни единого вызова: ни по радиочастотам, ни по лазеру, ни по личной связи. Напряженные минуты ожидания растянулись в долгие часы. Четыре моравека любовались живописными видами и готовились к высадке «Смуглой леди».

Марс кишел жизнью – человеческой или постчеловеческой, а кроме того, здесь обитал как минимум еще один неизвестный вид – малорослые зеленые работники, что старательно возводили каменные головы. На просторах водных каньонов Долины Маринера и вдоль северного побережья белели одинокие паруса; по морю, образовавшемуся у плато Эллада, плавали крохотные флотилии. На Олимпе виднелся по крайней мере один высокоскоростной эскалатор, камеры сфотографировали с полдюжины летающих машин вокруг кальдеры, а также десятки других белых домов и ухоженных садов, спускающихся широкими уступами по склонам вулканов Фарсиды. По оценкам ганимедянина, все четыре горы населяли не более трех тысяч бледных на вид человекоподобных существ, а в палаточных городках у моря обитало примерно двадцать тысяч зеленых работников.