— Есть, доктор.

— Ллойд, отыщите мистера Уолла и скажите коку и его помощникам, что нам требуется столько горячей воды, сколько они в силах разогреть на плите для нас. Но сначала выкрутите до упора фитили в масляных лампах. Потом возвращайтесь сюда. Мне понадобятся ваши руки и фонарь.

Весь следующий час доктор Гарри Д. С. Гудсер был так занят, что, если бы лазарет загорелся, он не заметил бы пожара, а лишь обрадовался бы дополнительному источнику света.

Он раздел Коллинза по пояс — на холоде от открытых ран пошел пар — и вылил на них первую кастрюлю горячей воды, чтобы промыть по возможности лучше — не для дезинфекции, а с целью посмотреть, насколько они глубоки. Решив, что сами раны от когтей не представляют непосредственной угрозы для жизни, врач занялся плечами, шеей и лицом второго лоцмана.

Правая рука была оторвана ровно — словно отсечена ножом огромной гильотины. Привыкший иметь дело с безобразными увечьями и ужасными рваными ранами, полученными в результате различных несчастных случаев на корабле, Гудсер рассматривал плечо Коллинза с чувством сродни восхищению, если не благоговейному трепету.

Коллинз едва не умер от потери крови, но охвативший его огонь отчасти прижег открытую рану на плече. Это спасло ему жизнь. Пока.

Гудсер видел лопаточную кость — блестящую белую шишечку, — но от плечевой кости не осталось ни самого малого обломка, который надлежало бы удалить. С помощью Ллойда, державшего фонарь в трясущейся руке и время от времени прижимавшего палец туда, куда указывал врач, — чаще всего к артерии, из которой била кровь, — Гудсер туго перетянул разорванные вены и артерии. С операциями такого рода он всегда справлялся успешно — его пальцы работали почти независимо от его воли.

Удивительное дело, но в ране почти или вовсе не было обрывков ткани или прочих инородных тел. Таким образом вероятность смертельного сепсиса значительно снижалась, хотя и не исключалась полностью. Гудсер промыл рану горячей водой из второй и последней кастрюли, принесенной Даунингом, потом отрезал лохмотья кожи и мяса и наложил швы где возможно. По счастью, несколько кожных лоскутов оказались достаточно длинными, чтобы врач смог завернуть их на рану и пришить широкими стежками.

Коллинз застонал и пошевелился.

Теперь Гудсер работал так быстро, как только мог, торопясь закончить самую тяжелую часть операции, пока мужчина окончательно не пришел в сознание.

Содранная правая половина лица висела у плеча Коллинза, точно спущенная карнавальная маска. Гудсер невольно вспомнил многочисленные аутопсии, в ходе которых он срезал кожу и мышцы лица и откидывал на макушку черепа, словно мокрую тряпку.

Он велел Ллойду натянуть длинный лоскут лицевой кожи повыше и потуже — ассистент отошел на пару шагов, чтобы извергнуть содержимое желудка на пол, но сразу же вернулся, вытирая липкие пальцы о шерстяной жилет, — и Гудсер быстро пришил сорванную часть лица к толстому лоскуту кожи и мяса сразу под линией редеющих волос.

Спасти второму лоцману глаз он не мог. Он попытался поставить глазное яблоко на место, но мешали осколки раздробленной подглазничной кости. Гудсер извлек осколки, но само глазное яблоко было слишком сильно повреждено.

Он взял ножницы из трясущейся руки Ллойда, перерезал глазной нерв и бросил глаз в ведро, уже наполненное кровавыми лохмотьями кожи и клочьями мяса.

— Держите фонарь ближе, — приказал Гудсер. — Прекратите трястись.

Удивительно, но часть века уцелела. Гудсер оттянул веко книзу и проворно пришил к лоскуту кожи под глазницей — на сей раз мелкими, частыми стежками, ибо данному шву предстояло служить многие годы.

Если Коллинз выживет.

Сделав все, что в настоящий момент представлялось возможным сделать с изуродованным лицом второго лоцмана, Гудсер занялся ожогами и ранами от когтей. Ожоги оказались поверхностными. Раны от когтей были достаточно глубокими, чтобы в них местами проглядывали белые кости грудной клетки — зрелище, неизменно шокирующее.

Велев Ллойду левой рукой накладывать мазь на ожоги, а правой держать фонарь поближе, Гудсер промыл раны, стянул края разорванных мышц и наложил швы где мог. Если огонь успел своевременно остановить кровотечение, вполне возможно, в теле второго лоцмана осталось достаточно крови, чтобы он сумел выжить.

В лазарет вносили других пострадавших, но только с ожогами — порой серьезными, но не представлявшими угрозы для жизни, — и теперь, когда Гудсер оказал Коллинзу первую помощь, он повесил фонарь на медный крюк над столом и велел Ллойду заняться остальными: промывать ожоги водой, накладывать мазь и повязки.

Он уже заканчивал с Коллинзом — давал очнувшемуся и пронзительно кричавшему мужчине опиум, чтобы тот заснул, — когда заметил капитана Фицджеймса, стоявшего рядом.

Капитан был весь в крови и копоти, как и врач.

— Он будет жить? — спросил Фицджеймс.

Гудсер положил скальпель на стол и развел руками, словно желая сказать: «Одному Богу известно». Фицджеймс кивнул.

— Пожар потушен, — сказал капитан. — Я подумал, вы должны знать.

Гудсер кивнул. За последний час он ни разу не вспомнил о пожаре.

– Ллойд, мистер Даунинг, — сказал он. — Будьте добры, перенесите мистера Коллинза вон на ту койку, что стоит ближе всех к передней перегородке. Там самое теплое место.

– Мы потеряли весь инвентарь из кладовой плотника, — продолжал Фицджеймс, — а также значительную часть продуктов, хранившихся в упаковочных клетях в носовой части, и запасов муки в мучной кладовой. По моим оценкам, треть остававшихся у нас консервов и провианта в бочках погибла в огне. И мы уверены, что трюм сильно пострадал от пожара, хотя туда еще не спускались.