НЕ ПОМНЮ

Мои руки отпустили голову и безвольно упали по бокам.

Не помню…

Я медленно ложусь на спину: НЕ ПОМНЮ. И теперь почти уже не знаю, хочу ли вспомнить?

Моё тело само по себе, не дожидаясь сознания, постепенно выходит из анабиоза и вытворяет то, что в прошлой жизни было для него обычным делом: ест кашу в столовой, ходит по коридорам, бьет Гапонова по голове железным стулом и с особым (?) умением трахает медсестру Алёну в лифте…

Её запах — горячий и резкий — преследует целый день. Так пахнут мои руки после того, как я прикасался к ней. Мне нравится этот запах. И уткнув нос в свою ладонь, я медленно проваливаюсь в мягкую пустоту. Меня опять ждёт СОН без снов…

Петрович выписывается. Почки, или что там у него болело, больше не беспокоят: он прошёл полный курс уколов, промываний, прогревания и вообще всяческих терапий — теперь они работают как часы. Зато работа пищеварительной системы Петровича ни капли не изменилась. Даже наоборот, по-моему, в его кишечнике открылся новый завод по производству пропана — я оценил это, как только оказался с ним в одной кабине лифта. От его, на этот раз умиротворённо-радостного, попукивания у меня помутнело в глазах.

«Если однажды рядом с Петровичем окажется неисправная проводка и проскочит искра, — вспомнил я слова инженера Миши, — как минимум, разнесёт полбольницы». Если это случится сейчас, от нас с Петровичем не останется даже зубов.

Я провожаю Петровича. И заодно помогаю ему тащить его вещи: чемодан и пару сумок. Наконец мы вываливаемся из лифта: я — жёлто-зелёный, а он бодрый и не замолкающий ни на минуту. В огромном холле снуют множество людей: всё как всегда. Мы останавливаемся перед большой — во всю стену — картой автономного округа.

— Всё, — говорит Петрович. — Больничный закончился, а через неделю у меня отпуск. Сяду в машину — и попру на Землю.

«Землёй», как я понял, северяне называют те места, где почва — не сплошные болота и пески, как здесь в Тихом и его окрестностях, а нормальная земля, в которую можно «сажать картошку». Именно этим (непонятным для меня) сажанием картошки собирается заняться в своём непонятном отпуске Петрович.

— Я ещё по «зимнику» проскочить успею, — говорит он, смотря на карту, — а через пару недель постепенно растает всё на хер.

Как объяснил мне Петрович, сейчас дорога, связывающая Тихий с «землёй», — это просто укатанные замёрзшие болота. Как только температура воздуха поднимается, зимняя дорога — «зимник» — превращается в кашу. И всё. Покинуть эти места можно будет только по воздуху. Либо когда окончательно растают все реки — на пароме.

Но Петрович собирается «проскочить» по «зимнику», и все его мысли и разговоры крутятся вокруг этого. Тема для меня неинтересная, и слушаю я вполуха, озираясь по сторонам.

Потом он жмёт мне руку, и, навешав на себя сумки и подхватив чемодан, исчезает за стеклянными дверями: там его встречает сын на автомобиле. Люди снуют туда и обратно постоянно. Вот только что вошли, громко стукая о пол ботинками, стряхивают налипший снег два вахтовика-бурильщика. Они, перекинувшись парой слов с охраной, идут мимо меня к лифту. За ними остаются бело-мокрые следы — снег забился в протектор подошв и теперь вываливается при ходьбе маленькими кусочками.

Я наклоняюсь и сжимаю в ладони два белых быстро тающих квадратика. Холодные…

Смотрю на карту. Место, где паромы отправляются на «землю», — речной порт К-420. Второй пункт (прибытия) называется Тарко-Сале. Оттуда тянется жёлтая ниточка — дорога, вплетающаяся в паутину таких же нитей. Странные, ничего не говорящие мне названия. Я раскрываю ладонь: мокрая. Белых квадратиков нет. Скучно. Я иду к лифту. Скоро обед.

— Как это — не снятся сны? — Ярик явно удивлён. Он и Юра, в очередной раз скручивая «джойнт», пытаются поднять завесу над моим прошлым и задают множество вопросов. Например, что мне снится по ночам.

— Так это, — отвечаю я и поясняю, что сон для меня — лишённый смысла ритуал: вечером я закрываю глаза, а спустя секунду открываю их утром. Между этими двумя мгновениями не происходит абсолютно ничего.

— Как? СОВСЕМ ничего? — спрашивает теперь уже Юра.

— Ага, — не понимаю, что их так особенно удивляет. Мне всегда казалось: СОН — это и есть то, что со мной происходит.

— Да… Персонаж… — Ярик задумчиво почесал макушку и, прикурив самокрутку, отдал её Юре.

— Персонаж же стопудово, да? — Юра кивает в мою сторону, — только из какого фильма? Попроси его, он тебе о голосах в своей башке сейчас расскажет.