Из многочисленных скляночек, стоявших на полке, Филиб выбрал самую маленькую, прозрачную, с янтарной, медово-тягучей жидкостью. Все тинктуры он готовил сам, вспоминая добрым словом матушкину науку. Что-то было ядом, что-то лекарством, одни становились негой для уставшего ума, другие - лазейкой в мир мертвых. Вот эта будет в самый раз, в меру одурманит, заставит слушаться и притупит тревогу.

Филиб выплыл на середину реки и только тогда почувствовал, что внутри него нарастает беспокойство. Что-то было не так. Филиб прислушался к себе и испугался: в голове была странная тишина. Голоса стихли, совсем. Такого с поклонником одной строки не случалось никогда, даже во сне. Филиб слегка запаниковал, в ушах у него шумело, ломило виски, мир казался непривычно громким. Он успел представить себе все ужасы потери своего умения, когда голоса вдруг ожили, но превратились в полуразборчивый шепот. Следуя его указке, Филиб облегченно выдохнул и поспешно направил нос лодки не в камыши, как обычно, а в сторону деревянного причала, туда, где обрывалась каменная набережная Патчала и покачивались на волнах пустые лодочки мелких торговцев свежей рыбой.

Шепот морч стал едва слышен, когда Филиб ступил на дощатый настил. Оказалось, его там ждали.

― Борай? ― удивленно произнес Филиб.

Мальчишка стоял у края причала, босой, растрепанный, в расхлюстанной грязной рубашке. Он был весь на свету, под последним фонарем набережной. Борай неподвижно смотрел прямо на Филиба. Вид у него был мало сказать, что странный, - потусторонний. Никчемыш уже давно должен был, сося пальчик, нежиться в кровати в доме своего богатого покровителя, а не стоять перед изрядно удивленным бесовиком.

― Ты почему здесь, сбежал? ― спросил Филиб, силясь понять, как мальчишка смог его найти. Или не искал вовсе, и их встреча лишь случайность.

― Сбежал, ― эхом отозвался никчемыш, не сводя с собеседника тяжелого немигающего взгляда.

― От Орешка? ― нахмурился Филиб, делая шаг к Бораю. ― Говорил же тебе...

Следующий шаг он сделать уже не смог, ноги не послушались его. Филиб недоуменно опустил глаза, ожидая увидеть обмотанный вокруг лодыжек лодочный трос или лужу смолы, в которую он ступил по невнимательности. Но он увидел лишь свои собственные ноги с трясущимися коленями. Филиб рванулся, но ему только показалось, что он оторвал стопы от досок. Более того, у него закружилась голова, и он завалился назад, неуклюже сев на сырой причал. Он чувствовал боль и движение, но конечности не подчинялись ему. Сердце билось рывками, и Филиб стал задыхаться, от страха и нехватки воздуха.

― Что со мной? ― просипел он. ― Что?

Он обращался к морч, но те свистели и стрекотали в его голове, перебивая друг друга. Филиб обратил свой взгляд к никчемышу. Тот по-прежнему молча стоял в нескольких локтях от упавшего, не делая даже малейшей попытки помочь ему.

― Борай, ― прохрипел Филиб, вытягивая шею. ― Мальчик, помоги мне подняться.

― Поднимайся, ― равнодушно промолвил никчемыш.

Филиб рывком встал, поняв, что двигается не сам. Нечто управляло им, и он вихляво сделал несколько шагов. Спиной вперед. Почти у края причала непослушное тело замерло, опасно покачиваясь над водой. У Борая из левой ноздри прочертилась до самой губы кровавая дорожка. Филиб наконец понял.

― Это твоих рук дело, никчемыш! Ты творишь колдовство! Зачем ты это делаешь?

Борай выказал какие-то признаки оживления. Размазав рукой кровь по лицу, все сильнее струящуюся из носа, мальчик заговорил в обычной своей глуповатой манере, размахивая кулачками:

― Ласточка! Ты хочешь обидеть ласточку! ― заверещал он. ― Я знаю! Борай знает!

― Я не знаю никакой ласточки! ― крикнул Филиб, желая только одного - чтобы этот страшный сон прекратился. ― Я не знаю, о чем ты!

― Знаешь! Она любит Борая, а ты хотел ее поймать и убить! Я видел это по твоим глазам! И цумэии! Она красивая и добрая! Ты хотел ее убить тоже! Ты злой! Жестокий!

― Не понимаю! ― Филиб старался дышать ровно, надеясь на то, что Борай прекратит свое колдовство, чем бы оно ни было.

Доски под ним скрипели и прогибались. Руки плетьми висели вдоль тела, ноги в коленях стукались одна об другую. Филиб опять воззвал к духам, вплетая в молитву слова на бершанском. Морч не слушали его, они были возбуждены и суетливы, они над чем-то смеялись. Филиб похолодел, когда понял: они смеются над ним.

― Ты им больше не хозяин, ― почти ровно произнес никчемыш, успокаиваясь. ― Теперь они слушаются меня. Они так долго с тобой жили, что теперь знают тебя полностью. Они могут тобой двигать. Им это нравится.

― Этого не может быть, ― задыхаясь, забормотал Филиб. ― Ты не можешь приказывать морч.

― Могу, ― качнул головой Борай. Кровь с его подбородка закапала на доски. ― Я тебя остановлю. Твои...― он замялся, подбирая правильное слово, ― твои маленькие мертвые мне все рассказали. Ты хотел убивать хороших людей. Ты хотел...сделать плохие вещи с цумэии. Борай убьет одного плохого человека, чтобы он не смог принести вред многим хорошим людям.

― Кто ты такой? ― чувствуя, как холодный ужас заполняет то, что осталось от его души, еле слышно спросил Филиб.

'Он пастырь мертвых', ― отозвались духи. Они уже не смеялись, но Филиб чувствовал их любопытство. Им не терпелось проверить, на что способен их новый хозяин, такой сильный и могущественный. 'Глупцы, ― мысленно проговорил обреченный на гибель, цепляясь за последнюю надежду. ― Он не накормит вас так, как я'. 'А нам уже не нужна пища, ― равнодушно отозвались морч. ― Все изменилось. И он не хозяин нам. Он просто пастырь'.