— Ясно, что фальшивый! — усмехнулся Соколов. — А у тебя в Саратове этот тип и вовсе действовал под носом а ты, Николай Павлович, его не замечал. Но теперь есть возможность отличиться. Прекрасная зацепка — германское пиво “Хольстен”. Это не “Калинкин”, которое вся матушка-Русь пьет. Этот “Хольстен” на любителей, на гурманов. Специально поставляют, дорогое, стало быть!

Дьяков сделал умное лицо:

— Мы, граф, предприняли все необходимое! У нас только одна лавка торгует “Хольстеном” — на Московской площади. Владелец ее — германский подданный Эрнст Шнабель. По всем сведениям — добропорядочный молодой человек. Он нам дал исчерпывающий ответ, очертил, так сказать, круг — девятнадцать человек назвал, постоянных потребителей этого напитка. Я сам допрашивал Шнабеля. Спросил: “Высокий курчавый молодой человек пиво у вас покупает?” Торговец затруднился с решительным ответом, но твердо обещал тут же оповестить полицию, ежели таковой в лавке появится. Более того, — в тоне зазвучала гордость, — вызывался стать нашим осведомителем.

Кошко взглянул на Дьякова:

— И что, проверили всех подозреваемых?

— Этих девятнадцать покупателей? А как же! Отпечатки пальцев сняли и с покупателей, и с их семейных. Даже слуг в их домах не забыли: а вдруг злоумышленник среди горничных, репетиторов, лакеев или поваров? Откатали “пальчики” почти у трех сотен человек! Не шутка, доложу вам.

Соколов фыркнул:

— И как же вы отпечатки пальцев снимали у обывателей? Насильно, что ли?

Дьяков самодовольно усмехнулся:

— Зачем насильно? Мы не какие-нибудь узурпаторы. Хоть в провинции живем, а у нас все по закону, добровольно. Нашего тюремного доктора Субботина — он главный специалист по дактилоскопии! — одели в белый халат, он капюшон на голову надвинул и заявил подозреваемым: “В нашем городе возможна холера! Так что извольте для вашего покоя по новой методике анализ холерный сделать. Ну и откатал у всех! — Дьяков выкатил глаза, понизил голос: — У некоторых даже снял отпечатки ступней. По новейшей системе Уайльдера.

— Результат какой? — Соколов едва не расхохотался.

— Картотеку отпечатков пополнили, глядишь, и пригодится, а виновного, этого самого, курчавого, — нету! — Дьяков, обращаясь лишь к Соколову как к самому важному лицу, со вздохом добавил: — Этот самый революционный элемент, я уверен, уже давно сбежал за границу. Они, сукины дети, все говорят, что, дескать, матушку-Россию ужасно любят, а сами предпочитают жить за рубежами. Проходимцы, тьфу!

Соколов охотно согласился:

— С этим не спорю!

Ободренный полицмейстер вдохновенно продолжал:

— Я, граф, к чему речь веду: сколько дней и ночей стережем дуб со взрывчаткой, всех лучших “наружников” на это дело бросил, а толку нет. Никто за мелинитом не явится!

Жеребцов ехидно усмехнулся:

— Так там с полпуда его хранится! Такое богатство террористы не бросят. Этим мелинитом губернаторский дворец на воздух поднять можно.

Дьяков сплюнул:

— Тьфу, типун вам на язык, Николай Иванович! Вы говорите совершенно неуместное. Подумали бы, прежде чем так выражаться!

Соколов вступился за приятеля:

— А это, господин полицмейстер, уместно, когда у тебя под носом орудует банда политических преступников, а ты и усом не ведешь?

Усы Дьякова непроизвольно пошевелились.

За столом раздался дружный смех.

Соколов внушительно произнес:

— А ты, Николай Павлович, точно ли самых лучших людей поставил сторожить взрывчатку?

Полицмейстер развел руками:

— Без сомнений! Самые проверенные, самые недреманные. Дело в другом: город без должного наблюдения оставлен. У меня один Жираф чего стоит!

— Жираф? Это что — фамилия?

— Кликуха такая — у него шея очень продолговатая. А фамилия его Кох, Его способности удивительные. Пойдет, к примеру, на базар, взглянет бегло и городовому: “Арестуй-ка вон того, в чуйке! Карманник небось, глаза-то вороватые”. Приведут того в участок, а он ни в какую: “Такими делами не занимаюсь!” Тогда его Жираф в кутузку сажает. Тот посидит, посидит, Жираф с ним душевно побеседует, и — порядок. Во всем, подлец, признается: “Хотел в карман влезть!” Более того, и на суде во всем повинится. Вот такой у нас Жираф — замечательный. Я ему двойной оклад положил, потому что троих филеров стоит.

Вдруг полицмейстер от удивления разинул рот:

— Ба, легок на помине, сам Жираф сюда прется. Что случилось?

По дорожке из глубины заросшего сада стремительно шел, слегка пошатываясь, человек в клетчатом гороховом пиджаке, в модном соломенном канотье и с тонкой тростью. Он снял шляпу и грациозно расшаркался:

— Гутен морген! — Заметив на столе бутылки, вдруг перешел на жалобный тон: — Позвольте мне как благородному человеку, претерпевшему от судьбы, просить рюмку хереса.