— Не будь дураком, Хорхе. Быть наполовину живым куда лучше, чем кормить червей. Я была так молода, мне так много оставалось увидеть и сделать.

— Увидеть и сделать, будучи живым наполовину?

— Это твои слова, немой. Я совсем не живая. Не огрызок и не развитие той Сибиллы, которую ты знал. Я другое существо, целиком и полностью. Ни выше, ни ниже старой Сибиллы — просто другая.

— А видишь и чувствуешь — по-другому?

— Совсем по-другому. У меня угол зрения увеличился. Мелочи теперь так и остаются мелочами.

— Можешь привести пример?

— Не хотелось бы. Боюсь, тут нечего объяснять. Умри и будь вместе с нами — поймешь сам.

— Ты знаешь, что я живой?

— Не смеши меня, Хорхе!

— Как здорово, что я еще могу тебя рассмешить.

— Ты так явственно страдаешь. Мне тебя почти жалко. Ладно, спроси меня о чем-нибудь. О чем хочешь.

— Ты могла бы оставить своих компаньонов и жить в большом мире?

— Не задумываюсь.

— Ты обещала ответить!

— Думаю, могла бы. Но зачем? Мой мир здесь.

— Мир? Скорее, гетто.

— Какое слово. Для тебя мой мир — гетто?

— Ты замыкаешься в узком кружке себе подобных. Вы образуете ограниченную субкультуру. Отгораживаетесь стеной жаргона и этикета. Такие вещи делаются, чтобы чужак мог чувствовать себя неловко и неудобно. Чтобы не забыл как-нибудь, что он чужак. Это оборонительное сооружение. Посмотри на хиппи, на черных, на геев. У всех одно и то же.

— Про евреев не забудь.

— Само собой. Как можно забыть про евреев? Особое племенное остроумие, особые праздники, особый язык, чтобы чужим было непонятно. Отличный пример, Сибилла.

— Будем считать, что меня приняли в другое племя. Что в этом предосудительного?

— Тебе необходимо это племя?

— А что я имела раньше? Состояла в племени калифорнийцев? Или педагогов?

— А как насчет темени Хорхе и Сибиллы Кляйн?

— Уж очень оно изолированное. К тому же меня из него изгнали. Вот мне и понадобилось другое.

— Изгнали? Кто?

— Смерть. Знаешь, из смерти действительно не возвращаются.

— Ты можешь вернуться. В любой момент.

— Нет, Хорхе. Это неосуществимо, потому что я больше не Сибилла Кляйн и никогда ею не буду. Как еще тебе объяснить? Ничего сделать нельзя. Смерть — она все меняет. Попробуй сам умереть, и увидишь. Попробуй.

— Она ждет тебя в холле,— сообщает Нерита.

Вот он, холл в соседнем крыле дома незнакомцев. Просторный, с мебелью казенного вида. Сибилла стоит у окна, откуда сочится бледный свет стылого утра. С ней Мортимер и Кент Захариас. Мужчины награждают Клейна двусмысленной улыбкой — не то вежливой, не то издевательской.

— Нравится наш город? — поинтересовался Захариас.— Вы с ним познакомились?

Кляйн едва кивнул и предпочел воздержаться от ответа. Повернувшись к Сибилле, он поразился собственному душевному равновесию. Целый год он сражался за этот момент, а теперь совершенно спокоен: ни страха, ни тоски, ни томления. Как мертвец. Он знал, конечно, что это спокойствие панического ужаса.

— Мы оставляем вас вдвоем,— сказал Захариас.— Вам, должно быть, многое надо сказать друг другу.

Мортимер, Захариас и Нерита вышли. Холл опустел.

Сибилла смотрела в глаза Кляйну спокойно и внимательно. Поставлена задача: дать отстраненную и объективную оценку. И улыбочка та же самая: все они после смерти улыбаются, как Джоконда.

— Ты к нам надолго, Хорхе?

— Едва ли. Два-три дня, может быть, неделю.— Он облизнул губы.— Как ты живешь, Сибилла? Как оно здесь?

— Ничего неожиданного. Примерно так, как я и думала.

И что бы это значило? Никаких подробностей? Никаких разочарований? Никаких сюрпризов? Легко ли тебе, хорошо ли — как? Господи.

«Никогда не задавай прямых вопросов»

— Жалко, что ты не захотела видеть меня в Занзибаре.

— Тогда было невозможно. Не будем об этом больше.— Коротким жестом Сибилла навсегда закрыла тему. Помолчав, заговорила снова: — Хочешь, расскажу удивительную историю? Оманское влияние в Занзибаре, ранний период. Я сама ее раскопала.

Вот как, поразился Кляйн. Ей не интересно, как Хорхе Кляйн попал в Сион, ей не интересно, живой он или мертвый, ей не важно знать, что ему от нее надо. Зато интересна политика древнего Занзибара.