Приема категорически не получилось, правда, вечером местные жители разложили костры и принялись играть на волынках, распевать песни всяк на свой лад, выкрикивать слова приветствия. Мария пыталась изобразить радость из-за этой какофонии, хотя у нее немедленно разболелась голова, а лицо норовило перекосить от презрения. Неужели здесь совсем не знакомы с утонченной музыкой и поэзией? Как она будет жить в этом диком краю невежд?!

И снова верные наперсницы убеждали, что все в ее руках, что двор будет создан, а музыканты приедут. Правда, на сей раз их слова не были столь горячи, первоначальную уверенность несколько остудила шотландская реальность.

Началась нелегкая жизнь в Эдинбурге.

Быстро выяснилось, что и для ее брата, регента Шотландии графа Меррея, и для статс-секретаря Мэйтленда Ледингтона наличие или отсутствие блеска двора и музыкантов было совершенно не главным. Они готовы позволить Марии заниматься подобными мелочами, если та не станет вмешиваться в дела самого правления. Но главным противником юной королевы стал главный протестант Шотландии проповедник Джон Нокс. Королева-католичка оказалась в окружении подданных-протестантов, и временами это грозило ей просто бунтами. Первый из них едва не возник, когда попытались провести мессу в ее личной холирудской часовне. Меррею с трудом удалось удержать толпу от разрушений и убийства священника. Мария с ужасом поняла, что не просто нелюбима в собственной стране, но временами и ненавистна.

Как ни пыталась взять себя в руки юная королева, не получалось, губы то и дело начинали дрожать, а на глаза наворачивались слезы. Некоторое время граф Меррей спокойно наблюдал за этой борьбой Марии с самой собой, наконец, ему надоело.

– Ваше Величество, не все так плохо, как вам кажется. Постарайтесь просто не вступать в споры с Джоном Ноксом и не вмешивайтесь в дела, которые могут решить и без вас. Живите жизнью двора, мечтайте, танцуйте, пойте… Здесь не Франция, но создать блестящий двор возможно. Почти блестящий, на такой у вас хватит средств. Найдется немало трубадуров, которые за ваши деньги воспоют вам славу. На эти развлечения мы средства выделим. Но не лезьте в политику и дела, умоляю вас.

Мария смотрела на брата, вытаращив глаза. Меррей разговаривал с королевой как с несмышленой девчонкой, вмешавшейся в занятия взрослых людей. Королева никак не ожидала столь откровенной отповеди. Хотелось накричать в ответ, пригрозить изгнанием, но даже она сообразила, что скорее будет наоборот. Мария ничего не могла без брата и Мэйтленда, а потому должна подчиняться их воле, а не подчинять своей. Это только пока – решила Мария, но совету Меррея создать двор последовала.

Еще тяжелее было время от времени слушать от Меррея рассказы о ненавистной ей английской королеве Елизавете. В Меррее удивительно сочетались настоящий патриотизм шотландца и желание дружить с Англией. А еще он терпеть не мог католические Испанию и Францию – как раз тех, кого обожала Мария. Словно желая досадить сестре, граф живописал, как во время коронации народ встречал Елизавету, как были украшены улицы, рады ее подданные…

– Это подчеркивает вашу вину, сэр, ведь вы не организовали столь же пышную встречу по прибытии мне, вашей королеве! – однажды не выдержала Мария.

– Народ Англии добровольно встречал и славил свою королеву, миледи, ту, которую признал таковой. Эту честь надо еще заслужить.

Это снова была оплеуха и довольно увесистая. Но возразить нечего, он только что сказал, что рыжеволосую красавицу Елизавету многие англичане знали в лицо, а кто из шотландцев знал прожившую почти всю жизнь в Париже Марию?

Рыдая в подушку, она мечтала об одном – вернуться в прежний мир любви и обожания. Для этого нужно было выйти замуж, а сватать юную вдову что-то не торопились.

Пришлось следовать совету Меррея – оставить на них с Мэйтлендом все государственные дела и предаться увеселениям. Мария немедленно выписала из Франции множество гобеленов, картин, музыкальных инструментов, дорогую мебель… В Холируде она создала подобие французского двора, там говорили только на языке Ронсара, много музицировали, часто устраивали театральные представления, маскарады, богатые ужины и балы… Казалось, за окнами нет строгой Шотландии с ее заботами и нуждами. Королева развлекалась, совершенно не интересуясь собственной страной. Конечно, подданным нравилось глазеть на выезжающую на охоту молодую красивую женщину, изящно одетую, на великолепной лошади, окруженную не менее роскошно одетыми придворными… Но глазеть, и только, Марию не встречали толпы восторженных подданных, как Елизавету в Англии. Это мало заботило шотландскую королеву, она забыла о своей сопернице в Лондоне, ей достаточно игр и маскарадов в Холируде. Пусть правят те, кто не способен радоваться жизни!

Садовник с помощником уже который час убирали старые листья в саду под окнами Круглой башни. Собственно, листьев было немного, но то и дело отвлекались на взрывы смеха, доносившиеся из окон. Помощник встал, опершись на древко своей метлы, и задумчиво уставился на яркие пятна света, на фоне которых скользили тени разодетых дам и кавалеров. Казалось, пестрые бабочки порхают с места на место, сопровождаемые непривычной уху шотландца музыкой, непонятным языком, веселыми голосами. Старший прикрикнул:

– Ну чего встал, работай!

– Интересно же посмотреть… Чего это они кричат, никак не пойму.

– Да, на французском наша королева разговаривает.

– А чего не по-нашему?

– Ей противен язык Шотландии. Выросла, видишь ли, во Франции. Прилетела птичка на нашу ветку порезвиться…

– Надолго, как думаешь?

– А пока снова замуж не выскочит!

– А она чего же, была уже?

– Говорят, была. А как муж помер, свекровь ее быстренько и выгнала.