— Не надо мне рыбы, — сказал я, — куда мне ее девать? Я ведь здесь действительно приезжий.

— Ну, дело хозяйское, не надо — значит, не надо. Потом попросишь, да не будет, клепать-колотить!

В голосе Гоши прозвучала вроде бы обида, вроде бы недовольство какое, а еще послышалась недосказанность, что-то ему мешало договорить. И он бы, наверно, договорил, не терпелось ему что-то сказать, раз опять закрутил рукой у лица, но Катька тут вытащила большущего ерша, он сорвался с крючка, пружинно запрыгал по настилу, и ребятня с криком и визгом кинулась его ловить.

Я забыл о Гоше.

Я вообще забыл обо всем на свете, потому что сам настроился на рыбалку, да так настроился, что не видел и не слышал вокруг себя никого. Каждую минуту палец мой, обмотанный концом лески, начинало мелко подергивать, словно по нему пропускали ток, я резко подсекал — и на настил вылетал очередной «ершисто» растопорщенный ерш. Катька едва успевала снимать их с крючка и насаживать на кукан. Делала она это добровольно. И все учила, учила меня немудреной своей забаве.

«Ну последний, ну хватит!» — пытался сдерживать я себя, а сам все закидывал удочку, закидывал и опомнился лишь тогда, когда на большом сухогрузе на рейде радиомаяк пропиликал двенадцать часов ночи.

А солнышко все так же висело в погожем небе, лишь ниже склонилось к горизонту и сделалось большим и красным, с шафрановым диском вокруг. Теперь не только неоглядная ширь Оби, но и далекие отроги Полярного Урала с шапками нестаивающего снега на заоблачных вершинах искристо мерцали и лунно светились в его полуночном сиянии.

Тихо стало на причале. Люди незаметно разошлись, ларьки закрыли, перестал наконец надрываться в кафе магнитофон. Лишь натруженно гудели снующие по реке моторки да гугукали, перекликаясь, трудяги буксиры. Но эти звуки не мешали слуху.

Чаек тоже стало поменьше, теперь они летали высоко, не кричали так заполошно, как днем, и долгие минуты, чутко колебля крыльями, спали в парении.

Уже давненько ушел с причала высокий старик, запропастился куда-то Гоша. Да и ребятни заметно поубавилось, остались самые заядлые.

— Катя, не пора ли домой? — сказал я, видя, что девчонка совсем умоталась с этими ершами, невпопад хватает чужие удочки, сонно натыкается на ребят. — Потеряют тебя дома.

— Не-е, мама же видит меня, мы вон там живем, — и она кивнула на окна самого близкого к причалу дома.

Дом этот будто вылезал из крутого берегового откоса, весь опутанный черной прочной изолентой, той самой, которой обматывают магистральные газопроводы в тундре. Не очень красиво выглядел, но до красоты ли, если в здешних краях с сентября по май дуют штормовые ветры. А бывают и летом…

— Я всегда здесь рыбачу, мама знает, — добавила Катька. — И Петька тоже.

Азартного Петьку я уже приметил. И кто так бесцеремонно обошелся с ним, лишив мальчишеских вихров? На нем старая школьная форма без пуговиц. Он давно из нее вырос, рукава чуть закрывают локти. На ногах огромные — отцовские, видно, — резиновые сапоги. Петька простудно сипел красным носом и все время пытался прикрыть полой куртки голую грудь.

— Хватит! — решительно сказал я. — По домам!

Сполоснув руки, я и сам было направился в гостиницу, но Катька остановила:

— А рыбу?

— Что «рыбу»?

— Забыли же!

— Да не надо мне, забирайте всю.

— Нам тоже не надо, у нас дома много. Вам ведь ловили!

— Вот те раз, куда мне с ней?

Кое-как уговорил унести ершей домой, тем более что живут ребята недалеко. А чтобы не обиделись, пообещал забрать завтрашний улов.

— А вы придете? — оживилась Катька.

— Постараюсь, если червей припасешь.

— Ладно, припасу. Только приходите!

Северные белые ночи вымотали меня бессонницей. Куда годится — круглые сутки солнышко! Плотные портьеры не спасают. Даже при наглухо зашторенных окнах в полночь можно преспокойно читать газету. Под утро видел — к гостинице лихо подкатил мотоциклист в модняцких темных очках…

Сюда я прилетел в начале июня, устойчивого тепла еще не было, и деревья, кустарники стояли голые, лишь с влажными от соков стволами. Вызрели и почки, особенно на растущем здесь в изобилии ивняке, и, маленькие, едва заметные, они выделялись на узловатых ветвях полярных березок.