— Вот мне вас и надо!

Пока Василий Терентьевич торопливо объяснял, кто он, откуда и зачем пожаловал, начальник не спускал с него глаз, с нескрываемым интересом разглядывая и разбитые сапоги, и порванные на коленках брюки, и туго перехваченную ремнем телогрейку с пустым, заправленным под него рукавом.

— Ясно. То-то я смотрю, чьи-то следы по берегу к нашему лагерю…

Увлеченный работой, радист только сейчас услышал голос начальника, сбросил наушники, встал. И тут Василий Терентьевич разглядел его как следует: высокий, узкоплечий, с редкой, не знающей бритвы бороденкой, длинной кадыкастой шеей. Совсем парнишка, наверно, только-только окончил школу, выучился в ДОСААФе на радиста — и сюда, за романтикой.

— Вот, Семен Николаевич, — запальчиво заговорил радист, — пришел да еще и порядки свои наводит. Что я сделаю, раз буря…

Семен Николаевич поднял обе руки, дескать, все в норме, не волнуйся, и уже без иронии, звучавшей в первых словах, обратился к Василию Терентьевичу:

— Давайте-ка ко мне в палатку. Там и потолкуем. А ты, Малышок, продолжай. Через бурю…

Палатка начальника партии стояла в лощине, метрах в ста пятидесяти от радиостанции, в ряд с другими палатками, в которых жили рабочие и геологи. Валко ступая впереди, шурша полами плаща, Семен Николаевич охотно рассказывал:

— Молодые у нас ребята. Взять хотя бы этого же Малышка. На первой еще работе. Окончил десять классов, учился на радиста. Получил специальность и с месяц обивал пороги нашего управления, просился в «самую трудную» партию. Не брали: молод. А настойчивый, чертяка! Добился все-таки, взяли. И, знаете, не ошиблись. На такого смело можно положиться…

Вошли в крайнюю палатку, для тепла подбитую изнутри розовой байкой, с железной разборной печкой посредине. Начальник отстегнул ремни, снял и положил на стол сумку и револьвер. Потянул с плеч мокрый плащ.

Василий Терентьевич присел на топчан, ждал, когда Новосельцев разденется. Не внушал он ему что-то доверия, этот словоохотливый парень, хотя и борода у него, как у деда, и начальник он, и револьвер носит. Больно уж молод, лет, поди, двадцать пять, не больше. Поймет ли такой положение, поможет ли чем?

— И у нас ЧП, — сообщил Семен Николаевич. — Поднялась Пеля — да что там говорить, сами видели! — затопила в низовьях рабочие участки, выжила с берега людей. Ниже по реке работают наши группы. Я только-только от них. Всю ночь авралили.

— Есть у вас врач? — спросил Василий Терентьевич.

— Нет, к сожалению. Народ у нас в общем-то закаленный, пока обходимся.

— Тогда чем вы нам сможете помочь?

Семен Николаевич сел рядом с учителем, тяжелый, широкий, в толстом влажном свитере, закинул ногу на ногу, обхватил колени сплетенными пальцами.

— Думать давайте. Пожалуй, сейчас только мы и сможем помочь. Если Малышок и свяжется с Большой землей, вертолет не прилетит, пока не будет погоды. А этой так называемой летной погоды может не быть еще две недели… Здесь — горы.

От последних слов Василия Терентьевича аж передернуло, он в упор взглянул на геолога.

— Это я перестраховываюсь, — заметил тот. — Надо быть готовым ко всему. В какой помощи вы нуждаетесь?

— В первую очередь надо врача. Потом — обувь, рабочих. Да и продукты на исходе.

— А для чего рабочие?

— Катать снежные комья.

Семен Николаевич удивленно поднял брови.

— Так мы освобождаем из-под снега траву и кормим телят.

— Вот оно что… Подсобим. А с продуктами так постановим. Для начала дадим вам два мешка сухарей и столько же овса — для скота. Выпросим у завхоза муки, консервов. Есть несколько пар запасных резиновых сапог. Тоже с завхозом надо потолковать.

— Спасибо, — поблагодарил учитель. — Только надо все-таки как можно скорее сообщить в область… или с кем вы там связь держите. Простудились, измучились ребята. Девочка у нас одна больна, другие могут заболеть.

— Постараемся…

Семен Николаевич наклонился, вытащил из-под топчана за лямку чехла термос.

— Вид у вас неважнецкий, — откровенно сказал Василию Терентьевичу. — Давно не спали?

— Это не беда.

— Выпейте, кофе со сгущенным молоком.

Василий Терентьевич разом выпил стакан горячего кофе, попросил еще. Так же опрокинул второй стакан. Приятное тепло потекло по всему телу, кровь, пульсируя в жилах, опускалась куда-то вниз, в ноги, веки тяжелели. «По всем правилам парень», — почему-то вспомнились слова начальника партии о радисте. Эти слова повторялись в уставшем сознании снова и снова, путали, сбивали ход мыслей, заставляли перебирать в памяти все сначала.