— Праздничное шествие! — ахнул Дуг.— Хотя какой сегодня праздник?.. Четвертое июля давно прошло, да и День труда уже позади...

По мере приближения к городу мелодия становилась все громче, глубже, медленней и печальней. Подобно гигантской туче, чреватой молниями, она плыла над сумрачными холмами, задевала темные коньки крыш, обволакивала городские улицы. В ней слышалось ворчание грома.

Дуглас вздрогнул и затаился.

Процессия остановилась прямо у его дома.

Солнечные зайчики от медных труб залетали в высокие окна и бились о стены, как перепуганные золотые птахи, рвущиеся на волю.

Подкравшись к окну, Дуглас выглянул на улицу.

И увидел знакомые лица.

Дуглас заморгал.

На лужайке, с горном в руках, вытянулся Джек Шмидт, который в школе сидел за соседней партой; Билл Арно, лучший друг Дугласа, поднимал кверху тромбон; мистер Уайнески, городской парикмахер, стоял с тубой, словно обвитый кольцами удава, и еще... стоп!

Дуглас прислушался.

В доме была мертвая тишина.

Развернувшись на пятках, он бросился вниз по лестнице. В пустой кухне пахло беконом. Столовая еще хранила аромат блинчиков, но это знал только ветер, который, как призрак, шевелил занавески.

Дуглас побежал к дверям и выскочил на крыльцо. Дом и вправду обезлюдел, зато в палисаднике было не протолкнуться.

В числе музыкантов оказались дедушка с валторной, бабушка с тамбурином и братишка Скип с дудкой.

Стоило Дугласу остановиться у перил, как в его честь раздались дружные приветствия, и под эти крики у него мелькнула мысль: как быстро все переменилось. Только что бабушка замесила тесто (опара, с мучными отпечатками ее пальцев, так и осталась на кухонной доске), дед отложил том Диккенса, а Скип спрыгнул с дикой яблони. И вот, обзаведясь инструментами, они уже стояли в той же толпе, что и многочисленные знакомые, учителя, библиотекарши и дальние родственники, нагрянувшие из далеких персиковых садов.

Приветствия смолкли; все рассмеялись, позабыв про унылую мелодию, с которой только что прошли через весь город.

— Эй! — решился наконец Дуг.— В честь чего музыка?

— Что за вопрос? — отозвалась бабушка.— Сегодня твой день, Дуглас.

— Мой день?

Твой, Дуг. Особенный день. Лучше всяких именин, пышней Рождества, торжественней Четвертого июля, чудесней Пасхи. Твой день, Дуг, твой и только твой! — Это уже выступал с речью мэр города.

— В каком смысле?..

— Дуг...— Дедушка подтолкнул к нему огромную корзину.— Тут пирог с земляникой.

— И земляничный торт,— подсказала бабушка.— И земляничное мороженое.

Все заулыбались. А Дуглас попятился и застыл, как забытое на жаре эскимо, которое почему-то не тает.

— Как стемнеет, будут фейерверки! — Скип заиграл на дудке.— Сразу, как стемнеет. И еще — так и быть — забирай моих светлячков: у меня целая банка с лета осталась.

— Ты мне никогда за просто так ничего не отдавал, Скип. С чего это ты вдруг раздобрился?

— Так ведь сегодня — День Дугласа Сполдинга, Дуг! Мы и цветы принесли.

Мальчишкам не приносят цветы, подумал про себя Дуг, даже в больницу.

Но сестры Рэмзи протягивали охапки цветов «прощай-лето», а дедушка торопил:

— Не медли, Дуг! Тебе возглавлять процессию! Корабль ждет!

— Корабль? Мы отправляемся на пикник?

— Точнее сказать, в путешествие.— Мистер Уайнески сорвал с себя парикмахерский фартук и нахлобучил соломенную шляпу цвета кукурузных хлопьев.— Прислушайся!

С берега озера, до которого было не меньше мили, донесся пароходный гудок.

— Шагом марш! — скомандовал дед.— Ать-два, левой, присоединяйся, Дуг, ать-два, левой!

— А что...

Зазвенел бабушкин тамбурин, запищала Скипова дудка, застонала дедушкина валторна, и толпа, кругами ходившая по лужайке, смела Дугласа с крыльца и увлекла его по улице под тявканье бежавших впереди и сзади собак; машины притормаживали, чтобы не мешать процессии, встречные приветственно махали, а один умник даже распотрошил телефонный справочник и стал бросать эти бумажки с крыши гринтаунской гостиницы, но пока телефонное конфетти опустилось на мостовую, шествие было уже далеко: оставив позади солнце и город, процессия спускалась по склону.

Над притихшим озерным берегом солнце спряталось за тучи, а собравшийся над водой туман перешел в такое широкое и стремительное наступление, что Дуг даже струхнул: можно было подумать, кто-то срезал с осеннего неба тяжелое грозовое облако, чтобы оно, рухнув с высоты, затопило и берег, и город, и стройный ритм духового оркестра.

Процессия остановилась. К пристани двигался невидимый до поры до времени пароход, оглашая берег скорбными гудками туманного горна.

— Не останавливайся, дружок, ступай на причал,— негромко сказал дед.