Тогда, за много месяцев до того, как моя сестра родила, я заметила в ней еще одну перемену. Она была влюблена. Девочка, которую все считали умницей, не способной тратить время и чувства на какого-то парня, все интересы которой занимали учеба и спорт, по уши влюбилась в отца несчастной малышки. Хотя мне она ничего не рассказывала, я знала: она сильно изменилась. Я исподтишка наблюдала за Эллисон. Когда ей казалось, что никто на нее не смотрит, она опускала плечи, едва заметно улыбалась. В ее глазах появлялось мечтательное, рассеянное выражение. Впервые в жизни моя сестра выглядела счастливой. Кроме того, я знала, что иногда она тайком выбирается из дому по ночам. Однажды я подсматривала за ней из окна своей комнаты и увидела, как она садится в чью-то машину с выключенными фарами. За рулем маячила незнакомая фигура. Через стекло было видно, как они отчаянно, страстно обнимаются и целуются.

А потом снова что-то случилось. Мечтательность и рассеянность ушли, прежние напор и решительность вернулись с удвоенной силой. Эллисон еще усерднее взялась за учебу и еще упорнее стала заниматься. Хотя я держала на руках плод ее любви, трудно было поверить, что, пока она так фанатично занималась и тренировалась, в ней росла, зрела маленькая новая жизнь.

Я вышла черным ходом, через кухню. Прохладный летний ветер трепал мои волосы. После удушающей духоты в комнате Эллисон я подставила лицо небу, радуясь дождю. Поплотнее укутала малышку, закрывая ее от дождя и ветра. Еще не совсем стемнело; небо словно не знало, что делать дальше – как и я. На юге взошла луна; она ярко сияла, проглядывая сквозь быстро бежавшие по небу облака. Мне хватило света, чтобы видеть, куда идти. В то же время стало уже достаточно темно; никакой случайный прохожий не мог разглядеть, что именно я несу в руках.

В детстве мы с Эллисон редко отваживались заходить в рощицу за домом. Мама предупреждала нас, чтобы мы не играли на берегу Друида, который течет через лес.

– Река очень глубокая, в ней быстрое течение, – говорила мама. – Стоит опустить ногу в воду – и все, течение вас унесет. Если вы случайно упадете в реку, вам уже не выбраться!

Раньше я думала, что страшные сны Эллисон как-то связаны с падением в реку. Она просыпалась с криком, судорожно хватая ртом воздух и вытирая лицо, как будто от воды.

В мрачном, словно в сказках братьев Гримм, лесу моего детства сквозь ветви деревьев не проникал лунный свет. Мама запугивала нас сказками о болезни Лайма, о больных бешенством лисах и других мелких хищниках. Прижимая к себе малышку, я живо представляла, как на меня прыгают клещи и пьют мою кровь, а между деревьями затаились бешеные лисы с пеной у рта, готовые вцепиться в меня. Осторожно ступая по скользкой, каменистой почве, я спустилась к реке. Поднырнула под низко нависшими ветвями, покрытыми молодыми листочками. Днем, наверное, деревья показались бы мне окруженными нежно-зеленой дымкой, но в темноте они были страшными – словно ко мне тянулись чьи-то волосатые руки. Подходя, я услышала бурление и шум Друида. Мои теннисные туфли зачавкали по жидкой грязи. В ту весну на нас обрушилось рекордное количество дождей, уровень воды в реках и ручьях угрожающе повысился. Вода заглатывала землю…

Сидя на краю ванны, я подставляю руку под бегущую воду; помещение заполняется паром. Я тянусь к крану горячей воды и ищу резиновую затычку, чтобы заткнуть сливное отверстие. Ах, как славно было бы сейчас понежиться в ванне, в тепле и покое, а потом с головой уйти под воду, чтобы не осталось ничего, кроме темноты и тишины.

Почему я здесь? Я уже забыла.

Джошуа за стеной громко зовет маму. Я вытираю слезы – оказывается, я плакала? – и иду к нему.

Клэр недоверчиво смотрит на Эллисон. Неужели она утопила свою новорожденную дочку? Она знала, что Эллисон совершила тяжкое преступление, за которое ее и посадили в тюрьму. Но совершенно не ожидала, что эта девушка совершила хладнокровное убийство. Клэр тогда тоже слушала новости. «Ребенок утонул… Шестнадцатилетняя девушка… арестована». Помнится, она еще спросила мужа:

– Что все-таки произошло?

Джонатан замялся, а потом ответил:

– Одна шестнадцатилетняя девушка утопила своего новорожденного младенца.

Джонатан убрал волосы со лба жены. Клэр почувствовала тогда, как к горлу подступает желчь.

– Клэр, что с тобой? – спросил Джонатан, озабоченно глядя на нее сверху вниз.

Клэр молча качала головой. Как выразить словами то, что она чувствовала?

– Так нечестно, – наконец выговорила она. – Так нечестно! – повторила она, понимая, что похожа на капризного ребенка, чье желание не выполняют взрослые. Джонатан подошел ближе, нерешительно положил руку ей на плечо, но Клэр отдернулась. Ей казалось: если к ней кто-нибудь прикоснется, она закричит. – Как она могла взять и выбросить младенца?! А мы… Мы так хотим ребенка! – воскликнула Клэр.

Джонатан ничего не ответил. Да и что он мог сказать?

Пять лет назад она отдала бы за возможность иметь детей что угодно. А какая-то девица – тогда Клэр считала ее настоящим чудовищем – готова была пойти на что угодно, лишь бы ребенка у нее не было!

Клэр смотрит на Эллисон и недоверчиво качает головой. Она не может постичь, как женщина – точнее, девушка, ведь Эллисон и сейчас выглядит очень юной, хотя прошло пять лет, – могла совершить такой ужасный грех. За что Бог даровал ей ребенка, даже двух детей сразу? Почему в теле Эллисон чудесным образом соединилось все, что нужно, а она, Клэр, бесплодна?