В Праге под березами лежат они. И под обветренными холмами Галлиполи, под выжженным песком Исмаилии, под крестами Белграда, Сент-Женевьев де Буа близ Парижа, в Берлине. Повсюду, куда бежали...

Вспоминается примечательный разговор шолоховского Григория Мелехова с поручиком Щегловым, переводчиком при английском офицере во время отступления деникинской армии к Новороссийску. Поручик заметил, что в их положении далеко не уедешь.

«Григорий внимательно посмотрел на поручика, спросил:

— А вы далеко собираетесь ехать?

— Нам же по пути, о чем вы спрашиваете?..

— Дорога-то у нас одна, да едут все по-разному...— снова заговорил Григорий, морщась и тщетно стараясь поймать вилкой скользивший по тарелке абрикос.-—Один ближе слезет, другой едет дальше, вроде как на поезде...

— Вы разве не до конечной станции собираетесь ехать?

Григорий чувствовал, что пьянеет, но хмель еще не осилил его; смеясь, он ответил:

— До конца у меня капиталу на билет не хватит... А вы?

— Ну, у меня другое положение: если даже высадят, то пешком по шпалам пойду до конца!»

Вот их конец — покосившиеся кресты, проржавевшие оградки... Барон... Еще донской казак... Прима-балерина императорского театра... Министр и посол Украинской Народной Республики... Генерального штаба генерал-майор... Генералы без армий, послы без государств...

Как доживали они свой век?

Из канувших в Лету персонажей выберем наугад. Свидетельствуют заокеанские газеты наших дней, взятые из архива журналиста-эмигранта Кости Найдича.

«...Во время первого посещения репортерами Юрия Никитича, 83 лет, и его жены Лидии Николаевны у хозяина жилища было просветление. Он рассказал, что в начале гражданской войны он и его отец за вооруженную антисоветскую деятельность были арестованы в их имении, находившемся вблизи Чудского озера.

— Нас повезли в город Гдов. Но меня там взяла на поруки одна актриса, которая...—Юрий Никитич прерывает свой рассказ и хитро взглядывает на Лидию Николаевну,— которая была мной увлечена. Представьте, не успели меня выпустить, как к Гдову стали подходить части генерала Булак-Булаховича. Гдов был взят, и я присоединился к одному из его кавалерийских отрядов. Но меня мучила мысль о том, что в имении остались моя мать и младший брат. Я достал розвальни и отправился в имение. Оставив розвальни за оранжереей, прокрался в сени дома и тихо позвал брата Сергея. Мать и брат выскочили мне навстречу. Наше имение находилось в прифронтовой полосе, нужно было немедленно их вывозить. Я усадил их в розвальни и пустил лошадь во весь опор в сторону Гдова. Минут через десять я услышал за собой конную погоню. Со мной был кольт и в нем, к моему ужасу, всего три заряда. Двое конных настигали наши розвальни, открыли по нас стрельбу. Я повернулся к ним и стал отсчитывать: сто шагов, восемьдесят, пятьдесят, сорок. На тридцать девятом шагу я выстрелил в одного из конных, он свалился. Второй продолжал стрелять. Тогда я выстрелил навскидку и сбил его с лошади. Я целил ему в голову, а попал в грудь.

— О боже... Юрий Никитич, вы убили двух людей?

— А то как же? На следующий день наш разъезд нашел двух убитых в пяти верстах от нашего имения.

...Спустя некоторое время репортеры опять навестили чету Д. К ним присоединился супер дома.

В гостиной, заваленной всяческим барахлом, стоял ужасающий смрад. Хозяин, лохматый и обросший, встретил гостей у порога. Брюк на нем не было. Перегаром от него разило, как из бочки.

— Прикройтесь, мистер,—закричал супер.—К вам пришли!

Он схватил валявшуюся на полу тряпку и кое-как обмотал ею старика. Тот бормотал что-то бессвязное пьяным голосом. В глубине комнаты сидела растрепанная, грязная старуха с измученным лицом.

— Осторожно,—предупредил супер,—Они выпивают три кварты виски в день, не могут дойти до уборной и справляют нужду здесь, на ковре, а потом прикрывают газетами.

Старушка была тоже пьяна. Супер сказал, что муж нарочно ее спаивает, чтобы она не могла никому рассказать о происходящем и попросить помощи.

Старый мистер пробормотал, что, мол, жена помешанная, что только большие порции виски помогают ему справляться с ней, когда она буйствует.

— Ты врешь,— неожиданно совершенно четко произнесла старуха.—Ты не хочешь меня лечить, потому что жалеешь денег.

— У вас есть средства, мистер? — спросили репортеры.

— Кое-что есть, я сорок два года работал на Уолл-стрит. Зачем мне тратить на нее свои сбережения? Все равно она скоро умрет!

Через несколько дней мистера Д. хватил удар, и он умер, не приходя в сознание.

А старуху увезли в старческий дом, в эту скучную ожидалку перед могилой, где задыхаются от смрада, где чужие люди, чужой язык...»

Но вернемся на Ольшаны.

Вдруг, как вспышка, звездочка среди крестов: «Мамроцкий Михаил Иванович, инвалид Великой Отечественной войны, гражданин СССР». Какая судьба стоит за этими строками? Какая жизнь продиктовала последнюю волю: и после смерти, как при жизни, остаться под красной звездой?

Надежда Павловна прочитала вслух надпись.