Шестьдесят секунд прошло? Ну и пусть. Она нашла крючки, скреплявшие верхнее платье, и расстегнула их, чтобы запустить туда его руки.

Какие же у него большие руки, да еще и ловкие. Левая заскользила от ее бедра к талии, собирая шелк, и остановилась на ее груди. Его дыхание участилось. Он разгладил ткань, чтобы его руки от ее сосков отделял только один тонкий слой, тончайший из всех возможных барьеров.

Хвала небесам — она отправится в ад за такое богохульство, хотя там ей уже давно зарезервировано место, — так что хвала небесам, что она сделала вырез у нижней сорочки таким же глубоким, как у корсета, и не надела нижнюю юбку. Потому что сейчас она поняла, зачем когда-то изобрели такую ткань, как шелковый трикотаж. Его палец медленно скользил по ее соску, сладостная пытка становилась вдвое мучительнее от того, что гладкая ткань мешала ей в полной мере ощутить это прикосновение, и от того, что он языком ласкал ее губы, повторяя движения пальца по соску.

Она выгнулась ему навстречу, а он вдруг оторвался от нее. Она почувствовала, что он наблюдает за ней, хотя в темноте ничего видеть не мог. Его правая рука легла на ее левую грудь, и на нее нахлынул восторг… почти благоговейный. Это было прикосновение мужчины, который долгое время не касался женщины. Или прикосновение мужчины, который заглянул смерти в лицо и принял решение больше никогда не воспринимать земные радости как должное.

Последнее предположение скорее всего правда. Вероятно, он именно так смотрит на жизнь. Она поразмышляет над этим позже.

— Сделай языком, — попросила она, и от сильного желания ее голос прозвучал хрипло, как раз так, чтобы разрушить иллюзии достопочтенного джентльмена.

Но нет, ему понравилось. Он пробормотал что-то неразборчивое, потом бархатно рассмеялся, и его рот оказался там, где она хотела его чувствовать. Теперь больше ничего не имело значения.

Она приподнялась на цыпочках и выгнулась еще сильнее, чтобы облегчить ему задачу и чтобы ничто ему не мешало. А еще потому что он ласкал ее через шелк. Его язык двигал ткань, и от этого ощущения становились еще острее. Одной рукой он прижал к стене ее плечи, а другой крепко держал за талию, чтобы она не могла увернуться от изощренной пытки, которой он мучил ее.

Он не останавливался. Если бы он сейчас вошел в нее — а ведь именно так поступил бы любой нормальный мужчина, — она мгновенно кончила бы, и тогда уж точно они уложились бы в шестьдесят секунд.

Она обняла его и надавила пальцами именно на те мышцы, которые должны работать, когда мужчина после настоятельных уговоров входит в женщину.

Он ответил на это укусом, чем вызвал в ней волну непередаваемого наслаждения, которая едва не свалила ее с ног. Отлично. Она знает, как вести такие диалоги. Она просунула руку между ними, ниже его живота, и стала ласкать его. О Господи! Он сказал правду.

Естественно, правду. Она, в сущности, и не сомневалась в этом. Но принимать рассказы на веру — это одно.

А рукой ощутить живое доказательство — это совершенно другое.

Она сжала пальцы. Ткань брюк и тело разделял подол сорочки и тонкое нижнее белье. Он с шумом втянул в себя воздух, и ради этого ему пришлось выпустить сосок. Она почувствовала, как напряглись его руки, все его тело, хотя их разделяло крохотное расстояние.

— Стой. — От этого коротенького слова, произнесенного хриплым голосом, ее сердце затрепыхалось, как куропатка, которую испугали выстрелом. Он вспомнил даму из Кэмден-Тауна.

Она не могла этого допустить.

— Зачем? — Она не остановилась и только сильнее вжала руку в его плоть. — Я чувствую, что ты полностью готов.

— Нет. Я не… — У него перехватило дыхание — это она просунула руку чуть глубже ему между ног. Что бы он ни говорил, но ему понравилось.

Она нащупала первую пуговицу на его брюках и расстегнула ее. Она даст ему то, что он хочет. И заставит его забыть обо всем. Они оба совершат преступление и отбросят прочь свои понятия о добропорядочности и долге, чтобы удовлетворить свое одномоментное желание, а потом они вместе…

— Нет. — Может, в его голосе и слышалась мольба, но ее крепко стиснутое запястье свидетельствовало о том, что это приказ. Он каким-то нервным движением оттолкнулся от стены, как будто вырывался из шелковой паутины, в которую она, как паук, заманила его. — Хватит.

Она сникла. Ее тело, лишенное его ласк, охватила мучительная боль. Что это с ней? Месяц назад у нее хватило бы благопристойности устыдиться, что она приняла его сестру за даму, за которой он ухаживает. А сегодня ей на все плевать. Она хочет одного: обладать им, и всем дамам Кэмден-Тауна не остановить ее.

Это под силу только ему.

— Простите. — Его голос дрогнул. Он привалился к стене рядом с ней, причем, судя по дыханию, уперся лбом в обклеенную обоями поверхность. — Простите, Лидия, — повторил он. — Я хотел не этого.

В ней вспыхнула крохотная искорка сожаления, однако она не дала ей разгореться. Это было не в ее характере. Развращенность пропитала ее насквозь, бесконечная похоть опалила каждый нерв, а та пустота, где у женщины должно быть пылкое сердце, до верха наполнилась обжигающими углями гнева.