Первыми, кто посетил меня после заключения под стражу, были люди из ФСБ. Они внимательно выслушали мой рассказ, заверили, что все уладят, напомнили о мерах, которые мне угрожают в случае оглашения секретных сведений, и бесследно растворились во времени и пространстве. Началось следствие, потом суд, а люди из ФСБ не желали материализоваться. Во время процесса я каждый день ждал, что в кабинете прокурора раздастся телефонный звонок и из трубки донесется проникновенный, трогающий душу голос: «Вот этого не трогайте, ребята. И вообще, немедленно освободите его. Это наш тайный герой, о чьем подвиге станет известно только через десятилетия. Так что закройте дело и забудьте, что оно когда-либо было…» Так вот, ничего подобного. Впаяли пять лет колонии – и все дела. И напрасно весь следующий год я ждал, что кто-нибудь из ФСБ или Министерства обороны вспомнит обо мне и приедет объяснить причину столь странной амнезии по отношению к герою. Никто не приехал. Я как одноразовый презерватив – выполнил свою функцию и отправился в мусорное ведро.

За полтора года, проведенных в робе зэка, мне довелось о многом подумать. Ничто так не способствует мыслительному процессу, как таежный воздух, физический труд и изоляция от нашего беспокойного общества. Размышления привели меня к простому выводу: больше никогда, никогда не геройствовать, не помогать другим и не взваливать на себя ответственность. Лучше отсидеться в сторонке, пока другие рвут на себе тельняшку и бросаются под пулеметный огонь – и нервы бережешь, и организм целее. Прежде всего заботиться нужно о себе, потому что никто другой за тебя это не сделает. Эгоистично? Что поделать, жизнь учит, а я всегда был прилежным учеником. Поэтому, даже если на улице годовалый малыш уронит на асфальт любимую бутылочку с молоком, я безразлично пройду мимо.

Мой адвокат, недавно закончившая юридический, сказала, что если я буду вести себя примерно, то досрочное освобождение – вполне реальная перспектива. Эти слова грели душу. Видит бог, что больше всего на свете я мечтал вернуться к семье, к Юльке и Настеньке, которые ждали меня с нетерпением. Я видел перед собой эту цель и образцово-показательно двигался в ее направлении, избегая соблазнов нарушить режим, этих непременных спутников лагерной жизни. И все шло как по маслу до тех пор, пока в комнате для посещений не возник незнакомый капитан в арктической куртке, у которого на лбу были написаны мои новые неприятности.

Никто не спрашивал, хочу ли я с ним лететь, – проводили под конвоем в вертолет и помахали ручкой на прощание. Однако в воздух я поднялся с твердым намерением ни во что не ввязываться.

Вертолет долго плыл вдоль заснеженного хребта. Потом мы прошли над лесистым отрогом, и тайга расступилась, освобождая пространство для маленького поселка. Две панельные пятиэтажки, котельная, водонапорная башня, хозпостройки… Я глядел на них, и меня не покидало чувство, что я вижу далеко не все. Нечто куда более важное осталось за кадром. На скрытый объект указывала серо-зеленая вышка на вершине сопки, которую облепляли дециметровые и параболические антенны, направленные во все стороны света. Кто бы ни жил в этом поселке, им нравилась спутниковая связь, видеоконференции и широкополосный Интернет.

О приземлении известил мягкий толчок. Сопровождавший меня капитан открыл дверь, из которой дохнуло морозным воздухом, накинул на голову капюшон и устало махнул рукой:

– Вылезай!

Я спрыгнул на расчищенные от снега бетонные плиты. Холодный воздух с примесью топливной гари проник в грудь, вызвав легкий кашель.

– Подавился, что ли? – поинтересовался капитан.

– Воздух свободы в глотке застрял.

– Ну-ну. – Он толкнул меня в спину, направляя к одинокому уазику на краю летного поля. Шагая к машине, я оглядывался по сторонам. Не могу сказать, что поселок отвоевал у тайги достаточно земли. Угрюмая стена хвои прижимала постройки к хребту, отбирая значительную часть дневного света. Как здесь люди живут? Я бы в таком месте чувствовал себя невесело, даже учитывая, что моя нынешняя обитель далеко не Куршевель.

По расчищенной дороге мы проехали не более километра. Когда сопка над нами увеличилась, заняв все пространство окна, уазик остановился возле контрольно-пропускного пункта, охраняемого солдатами внутренних войск МВД. Эти ребята обычно несут службу на особо важных государственных объектах, в том числе – атомных электростанциях. Интересно, что они стерегут здесь? Пока сопровождающий предъявлял свой пропуск и документы на меня, я отметил на железобетонном заборе сетку объемных датчиков, а на столбах – коробочки видеокамер наружного наблюдения. Рядом с КПП поднимался внушительный бугор дота, из которого выглядывал пулеметный ствол.

– Миленько, – пробормотал я.

Миновав ворота, мы подкатили к четырехэтажной бетонной коробке. Табличка у входных дверей гласила: «Филиал НИИ экологии и радиации». Больше никаких уточнений. На проходной наши документы еще раз проверил пытливый сержант, после чего мы вошли в лифт.

Сопровождающий достал из кармана маленький ключ и вставил его в скважину на кнопочной панели. Кабина загудела и неожиданно пошла вниз. Прижимаясь спиной к задней стенке, я наблюдал, как на табло перекидываются светодиодные полоски, из которых складывались цифры: «1»… «О»…

– Сейчас ты предстанешь перед серьезными людьми, – начал объяснять капитан. – Веди себя прилично. Молчи и слушай, что будут говорить. Начнут спрашивать, сильно не умничай.

Я молчал и слушал, не сводя глаз с табло, на котором уже светилось: «– 1»… «– 2»…

– И еще настоятельно рекомендую вспомнить, о чем мы говорили в вертолете. Усек?

Я не ответил.

На цифре «– 3» кабина остановилась. Створки раздвинулись, и мы вышли в бетонный коридор, заканчивающийся вдалеке огромной, герметично закрывающейся дверью из нержавеющей стали.