Инквизиция на Гоа [574] была одним из самых жестоких и чудовищных изо всех этих скандальных духовных трибуналов. А еще – поразительно безуспешным. Одержимость чистотой доктрины никак не способствовала обращению людей с радикально иными религиозными традициями. Миссионеры, пытавшиеся понять эти традиции и привить более близкую, туземную церковь, действовали эффективнее, хотя многие из них за этот самый успех сами стали жертвами инквизиции. Образованные иезуиты, в целом не страдающие манией величия инквизиторов, прибыли в Китай, выучили местный язык и волосы и бороды носили согласно местным обычаям; даже в условиях, когда публичные проповеди карались смертной казнью, они многих обратили, в том числе влиятельных мандаринов и даже губернаторов нескольких областей. Но и их миссионерской деятельности мешало отталкивающее поведение их португальских хозяев, а Жан Моке предложил типичное для него язвительное объяснение ужасающим бедам миссионеров в Японии. Японцы, сообщал он, «люди хрупкие и настороженные, видя, что португальцы замышляют, превратив их в христиан, лишить их всяческими способами земель и добра, а потому невысоко ставили их дружелюбность и еще менее желали, чтобы они правили, и это, возможно, было причиной того, что они подвергли мученической смерти столь многих иезуитов, которые во всем этом были совершенно неповинны; ибо японцы с большой ревностью относятся к своим женам, а у португальцев не было иной цели, как их заполучить, особенно женщин вельмож, чтобы после делать с ними что пожелают».

«В Индиях я узнал, – разъяренно добавляет Моке, – что распутство, честолюбие, алчность и жадность португальцев были одной из главных причин, почему индусы не обратились так легко в христианство». При всей предвзятости француза миссионерам нечего было надеяться на крупный успех без действенной поддержки прочной империи, и многие встретили мученическую смерть.

Самое странное, что в то время как индусов и христиан преследовали со все возрастающим пылом, ненависть к мусульманам, погнавшая Васко да Гаму в Индии, долгое время как будто дремала.

И дело было не в недостатке угрозы с их стороны. В 1524 году узбекский полководец Бабур, происходивший по отцовской линии от ужасного Тамерлана, а по материнской – от Чингисхана, ворвался в Индию через горные перевалы Афганистана. Бабур решил вернуть наследство, принадлежавшее ему по праву, и основал империю дома Тимуридов – европейцы называли ее государством Великих Моголов. Моголы смерчем пронеслись по Северной Индии, но у них не было флота, чтобы оспаривать превосходство Португалии на море, а прагматичные португальцы отказались сражаться с ними на суше. Большую тревогу европейцам внушало то, что все более могущественная Османская империя наконец снова заинтересовалась морскими путями Востока. Мусульмане и христиане вели морские сражения от Индии до Индонезии, но туркам так и не удалось распространить свое господство дальше Красного моря. В 1538 году внушительный флот из восьмидесяти боевых кораблей отплыл из Египта вести «священную войну… [и раз и навсегда] отомстить за злодеяния португальских неверных» [575] , но вторая битва при Диу закончилась решительной победой португальцев, и к 1557 году с турецкой угрозой было покончено.

Не меньшие опасения внушала и ситуация вокруг основных португальских территорий: в 1565 году некогда грозная Виджаянагарская империя попала в руки соседей – мусульманских султанов. Армии султанов дошли до побережья, чтобы изгнать португальцев, и колонисты смогли удержать сам Гоа только после жестокой десятимесячной осады. Но и задолго до этого местные хозяева неуправляемой теперь империи решили, что выгоднее вступить в союз с мусульманскими купцами, чем стараться изгнать их. То же решение, очевидно, принимало все большее число дезертиров с кораблей и людей, разыскиваемых властями, которые скитались по Азии и Африке и, взяв себе жен, включались в местные торговые сети и принимали местный образ жизни и местную веру. Многие находили свой хлеб в роли посредников между мусульманами и империей, в которой все труднее было узнать португальскую. В Восточной Африке возникла своего рода конвивенсия – содружество наемников, просуществовавшая до 1570-х годов, когда молодого португальского короля [576] охватила крестоносная лихорадка и он снова послал армии вырезать мусульман по обоим берегам Индийского океана.

По мере того как приближался к концу XVI век, крестоносные флоты практически сошли на нет. Причина была проста: не хватало португальцев, которые желали бы плыть на Восток.

Смерть всегда подстерегала первопроходцев, но в эпоху, когда жизнь была дешева, награда перевешивала риск. Люди, жившие в страхе перед адом и с надеждой на рай, стремились служить Богу как крестоносцы; рожденных в бедности голод гнал приобщиться к богатствам Востока. Однако богатства оседали в карманах элиты, а вера обернулась непрочным щитом против болезней, штормов и голода. Даже самые набожные стали спрашивать себя, действительно ли Господь избрал их для выполнения своего плана. Величайший хронист Португалии сетовал в середине XVI века: «Сдается, что за грехи наши или вследствие некоего приговора Божьего, от нас скрытого, у врат сей великой страны Эфиопии, куда плывут наши корабли, он поместил грозного ангела с огненным мечом в виде смертельных лихорадок, которые не позволяют нам проникнуть в глубь страны, чтобы найти источники, которые орошают сей рай земной и из которых бегут к морю – в столь многих областях, которые мы тут покорили, – реки золота» [577] .

За три десятилетия, прошедших с первого плавания Васко да Гамы, в колонии отправилось около восьмидесяти тысяч португальских мужчин – и несколько женщин. Вернулся приблизительно каждый десятый. Для страны с населением в миллион мужчин, женщин и детей это была невосполнимая потеря. Когда чума вновь обрушилась на Португалию и унесла несметное число жизней, города и селения по всему королевству опустели и быстро пришли в упадок.

Полный крах предотвратило лишь то, что соблазн Востока начал тускнеть.

Плавание вокруг Африки всегда было трудным маршрутом со смертельными опасностями и множеством преград. Теперь оно стало к тому же и утомительно обыденным. Не осталось новых побережий, чтобы их исследовать, новых народов и звезд, чтобы наносить их на карты, и очень мало надежд найти в конце его сказочные богатства. Португальцы все еще цеплялись за старую систему, разделявшую матросов и солдат и отдававших их под командование людей, которые свое назначение получали не по способностям, а по праву рождения, и драки на борту стали угнетающей обыденностью жизни в море. Они возникали тем более часто, что купцы фрахтовали огромные двухсоттонные суда, построенные ради перевозки грузов, а не ради судоходных качеств или удобства людей. Конструкция этих кораблей с высокими надстройками на носу и корме и бочкообразным корпусом мало изменилась со времен Васко да Гамы, но, увеличиваясь в размерах, они становились все более неповоротливыми и легко переворачивались. В путь они отправлялись перегруженными товарами и пассажирами, а поскольку их не содержали в должном порядке и служили на них рабы и неопытные матросы, каждое четвертое терпело крушение.

Изо всех португальских судов, погибших в результате кораблекрушения, нападения пиратов или войн, судьба одного во многом сказалась на всех последующих плаваниях.

В феврале 1552 года судно «Сан-Жуан» отплыло из Кочина с одним из величайших грузов пряностей всех времен на борту [578] . Оно вышло под конец сезона и у мыса Доброй Надежды угодило прямиком в шторм. Бурей у него сорвало грот-мачту и рулевое весло, и корабль вынесло на берег Наталя. Сто двадцать уцелевших – в том числе капитан корабля, дворянин Мануэл де Соуза де Сепульведа и его жена дона Леонор с детьми – выбрались на берег со столькими ценными вещами, сколько сумели затолкать себе под одежду. У них не было припасов, вскоре их начали терзать голод и жажда, и когда они повстречали группу африканцев, то попросили отвести их к местному вождю.