К тому времени наступило 24 июня. Могучие морские валы раскачивали корабли, и крупные капли стучали по палубам. Непроданные товары держали путь в Каликут на спинах и в лодках, но мало кто ожидал, что от этого будет какой-то прок. Да Гама пришел к выводу, что его брат с самого начала был прав, и поклялся никогда больше не ступать на чужой берег. В сложившихся обстоятельствах он счел, что следует позволить своим экипажам хотя бы как-то возместить провал их миссии, обменяв немногие пожитки на пряности. Самым безопасным будет, сказал он, чтобы на берег сходили по одному человеку с каждого корабля за раз; тем самым у каждого будет свой черед, но на берег не высадится соблазнительно большая группа потенциальных заложников.

И они уходили по двое и по трое – мимо вытянутых на берег лодок, рыбацких хижин и крошечных храмов, мимо играющих и танцующих под дождем детей, по длинной дороге в Каликут. Они мельком видели расписанные ярко-синим с зеленью сводчатые павильоны среди пышных цветников и садов и с удовольствием наблюдали за вездесущими серыми обезьянками, которые вставали на задние лапы, скрежетали зубами и исчезали внутри храмов. Будь то роскошный или простой, каждый дом имел при входе большую веранду с натертым деревянным полом, чистым, как стол, где чужакам с готовностью давали еду и питье и место для отдыха. После недавних испытаний португальцы с облегчением обнаружили, что хотя бы простые индусы гостеприимны к своим единоверцам. Матросов, писал Хронист, «принимали в своих домах вдоль дороги местные христиане, которые выказывали большую радость, когда кто-то входил в дом, чтобы поесть или поспать, и давали им щедро от всего, что имели» [391] .

После года стесненной жизни на корабле и чисто мужского общества путешественники беззастенчиво заглядывались на индусок. Те ходили голыми до пояса, хотя носили много украшений на шее и предплечьях, на запястьях и ступнях. В зияющие отверстия в ушах они вставляли золото и драгоценные камни, и очевидно, писком моды было растянуть мочки ушей на максимально возможную длину; супруга заморина, сообщал один путешественник, имела мочки до сосков грудей. К своему несомненному восторгу, матросы вскоре обнаружили, что среди большинства представителей высшей и средних каст брак не является священным союзом. Женщины могли брать себе по несколько «навещающих мужей» разом, у самых популярных таких мужей было десять и более. Мужчины объединяли ресурсы, чтобы содержать свою жену в ее собственном доме, и когда один муж приходил с ночным визитом, то оставлял свое оружие прислоненным у двери – в знак того, чтобы другие держались сегодня подальше.

Женщины тоже рассматривали португальцев: они были равно озадачены тем, как бледнолицие мужчины путаются в обременительной одежде и сильно потеют на жаре. Возможно, кое-кто зашел во взаимном интересе чуть дальше; если нет, то «публичные женщины», бывшие по совместительству и женами, имелись повсюду. В обществе, где существовал узаконенный институт куртизанок и была развита храмовая проституция в облаках восточных ароматов, европейским мужчинам казалось, что они попали в своего рода сексуальный рай, – и это открытие, вероятно, стало причиной немалых нравственных терзаний и еще больших грешков. Однако у удовольствия была своя цена. Никколо де Конти много раз встречал лавки, которыми заправляли женщины и в которых продавали странные предметы размером с небольшой орех, изготовленные из золота, серебра или меди и позвякивающие как колокольчик. «Мужчины, – объяснил он, – перед тем как взять жену, идут к этим женщинам (иначе брак может быть расторгнут), которые во многих местах надрезают кожу детородного члена и помещают между кожей и плотью – на свое усмотрение – до десяти таких «бубенцов». После кожу зашивают, и через несколько дней детородный член исцеляется. Так здешние мужчины поступают, чтобы удовлетворить сладострастие своих женщин: из-за этих утолщений члена женщины получают большое удовольствие от соития. Члены иных мужчин растянуты до самых ног, так что когда они идут, то позвякивают и их можно слышать издалека» [392] . Но не Конти: итальянец, пусть и терпел «насмешки женщин по причине малого члена и получал предложения это исправить», был не готов доставлять удовольствие другим ценой собственной боли.

Матросы полюбопытнее рассказывали о еще более странных обычаях. Коровы бродили повсюду, включая королевский дворец, и с ними обращались с большими почестями: даже заморин уступал им дорогу. Зато многих мужчин и женщин чурались точно прокаженных. Идя по улице, брамины и наиры выкрикивали «По! По!» – «Разойдись! Разойдись!» – предостережение представителям низших каст убраться с дороги. Если человек низшей касты не успевал вдавиться в стену, вышестоящие могли «по закону и праву его пронзить, и никто не спросил бы их, почему они так поступили» [393] . Едва кто-то – пусть даже португальцы – их коснется, представители высших каст должны были очистить себя ритуальными омовениями: без особых мер предосторожности, объясняли они, им приходилось бы проводить в купальне целый день.

Низшим кастам не дозволялось даже приближаться к городу: они жили в полях и питались сушеными мышами и рыбой, а если они касались вышестоящих, и сами они, и их родня становились законной добычей для любого желающего. Неудивительно, что многие из них принимали ислам. Но одна из самых низших каст – колдуны и изгоняющие духов – брала свое, когда заболевал заморин. Разбив шатер у ворот его дворца, колдуны раскрашивали свои тела самыми яркими красками, надевали венки из цветов и трав и зажигали большой костер. Под какофонию труб, литавр и цимбал они выскакивали из шатра, вопя и гримасничая, выдыхая огненные шары, и прыгали через костер. Через два-три дня они рисовали круги на земле и кружились в них, пока в них не входил демон, который раскрывал, как исцелить царский недуг. Заморин неизменно поступал, как ему было велено.

Еще более странными – даже для европейцев, воспитанных на историях об умерщвлении плоти святыми, – были религиозные ритуалы индусов. Как выяснилось, некоторые индусы в исступлении являлись к жрецам, уже изготовившись к самопожертвованию:

«У этих на шее имеется широкий ошейник из литого железа, передняя часть которого округлая, а задняя изнутри исключительно острая. Закрепленная на передней его части цепь свисает на грудь. В нее жертва просовывает ноги и садится, подтянув ноги вверх и нагнув шею. Потом, когда говорящий произносит определенные слова, они внезапно распрямляют ноги и, вытягивая одновременно шею, сами себе отрезают голову, с криком прощаясь с жизнью, которую жертвуют своим идолам. Таких людей считают святыми» [394] .

Излюбленным временем ритуального самоубийства являлись большие религиозные праздники. На протяжении одного дня в году по улицам возили на повозке, запряженной слонами, статую идола. Повозку повсюду сопровождали увешанные драгоценностями девушки, которые распевали гимны. Один европейский очевидец сообщал, что многочисленные индусы, «охваченные исступлением своей веры, бросались под колеса, чтобы их задавило насмерть, каковая смерть, говорят они, весьма угодна их богам. Другие, проткнув себя с обоих боков и пропустив через свое тело веревку, подвешивают себя к колеснице наподобие украшений и так, полумертвые, сопровождают своего идола. Этот вид жертвоприношения они считают наилучшим и самым подобающим из всех».