Челси разжала руки в карманах куртки. Он же говорил ей, что вытаскивал своего старика из множества переплетов и в конце концов выяснил, что тот попадал туда не от любви к музыке. Интересно, мелькнула у нее мысль, сколько раз потребовалось, чтобы он угомонился? И почему именно Зику приходилось вести подсчет?

— А мать?

Мельком бросив на нее взгляд, Зик отвел глаза.

— Она не могла терпеть его бесконечные запои, — кратко ответил он.

Челси подавила желание дотронуться до него, она почти забыла о случившейся с ней самой неприятной истории, охваченная состраданием к Зику и желанием, чтобы он открылся ей.

— Она ушла от него?

— Нет. — Он сбросил скорость, чтобы повернуть за угол. — Но, когда отец стал пить, нервы у нее вконец сдали, то и дело начиналась истерика. — У него вырвалось какое-то нечленораздельное восклицание, в котором сквозили ироничные нотки, но смешком его нельзя было назвать при всем желании. — Я этого никогда не мог понять. Думал, она должна понимать, что рано или поздно он снова начнет пить. Так и получалось. Но каждый раз, когда запой кончался, он клялся и божился, что больше не возьмет в рот ни капли. А она ему верила… каждый раз.

— Вам с братом, наверное, было тяжело… на все это смотреть.

— А нам не нужно было смотреть. Просто мать закатывала очередную истерику, а потом уезжала. Обычно к сестре в Коннектикут, но нам с Билли не нашлось там места. Нас то и дело отдавали в какую-нибудь семью, бравшую детей на воспитание.

У нее вырвался еле слышный, но горестный вздох, и Зик снова пристально посмотрел на нее.

— Для нас все складывалось не так уж плохо. Во всяком случае, мы всегда были вместе.

— Но ведь…

Заметив, как у него дрогнули губы, она осеклась.

— Но душу твою они не трогали, если только ты сам им ее не отдавал, — тихо сказал он.

Это многое объясняло. Вот почему он относился к Билли скорее, как отец, а не как брат, вот почему так неохотно принимает помощь от посторонних.

— И ты свою душу никому не отдал.

— Ага.

— Душа одиночки… но она же у тебя есть?

Протянув руку, он дотронулся до ее волос, слегка проведя костяшками пальцев по темным прядям, обрамлявшим лицо. Потом медленно отвел руку.

— Мать отдала душу старику. Он утопил свою в бутылке. А теперь Билли того и гляди потеряет душу, потому что им движет какая-то… блажь…

Она мысленно докончила фразу за него. Начал играть в джазовом оркестре. Стал играть на деньги. Влюбился не в ту женщину, в какую следовало.

— Я уверена, у него все будет в порядке, Зик, — мягко сказала она. — Если ты просто поговоришь с… этим мужчиной и скажешь ему, что мы готовы заплатить, сколько бы Билли ни задолжал…

Когда Зик ответил, в его голосе сквозили жесткие, суровые нотки.

— Он уже это знает.

— Но как же…

Он промолчал. Включив поворотные огни, он свернул на улицу, где она жила, и остановил машину перед ее домом, не глядя на нее.

Она подождала, пока он выключит мотор и вытащит ключ зажигания.

— Потому, что я выкупила его саксофон? И также потому, что этот мужчина… узнал меня в баре? Вот отчего он уверен, что мы заплатим весь долг сполна.

Он впился глазами в ветровое стекло, пристально глядя на лежавшую впереди улицу, погруженную во мрак.

— Он просто должен назвать сумму. Когда до этого дело дойдет.

Грудь ее внезапно сжало, словно тисками, ощущение было такое, что у нее из легких выдавливают воздух.

— Если бы ты не оттолкнул его от меня, мы бы уже все знали, да? Он хотел, чтобы я что-то передала Билли.

Суровый взгляд золотисто-карих глаз остановился на ней, потом медленно, как бы ненароком скользнул вниз по отворотам куртки, наброшенной поверх блузки. Разорванная шелковая ткань неровно прикрывала ей грудь, пуговицы с блузки слетели, обнажая тело. У нее вырвался судорожный вздох, и застежка скользнула по голой коже. Она ощутила легкую дрожь, словно желая почувствовать прикосновение мужской руки, которая дала бы возможность забыться после только что случившейся с ней неприглядной истории и взамен получить что-то хорошее, чистое, светлое.

Что-то… или кого-то вроде Зика.

Усилием воли он оторвал от нее взгляд, нажал на дверную ручку и выбрался из джипа. Он с такой силой хлопнул дверцей, что Челси невольно поморщилась. Закусив губу, она смотрела, как он обошел машину спереди, потом рывком открыл дверцу с ее стороны. Она вышла наружу, и он захлопнул дверцу.

Вскинув подбородок, она стала подниматься в свою квартиру. Он так ни разу и не дотронулся до нее.

Да и не станет, с горечью подумала она. Он не позволял себе поддаваться желаниям, выходящим за рамки его собственного сурового кодекса поведения, в соответствии с которым он сам определял, что допустимо, а что нет. А он решил, что нет, и не может быть будущего у мужчины, у которого душа одиночки, и у женщины, которая пыталась, но не смогла задеть его за живое.